Александр Янтер - На суше и на море - 1978

Если вы читали описание Шведагона, вы знаете, что этот зонт — семиярусное десятиметровой высоты сооружение из резных золоченых колец, увешанных полутора тысячами золотых и серебряных пластинчатых колокольчиков, вот они-то и звенят. Над зонтом — флюгер, а еще выше, на самой верхушке шпиля, — золотой шар, в который вправлено около восьми тысяч драгоценных камней, в том числе очень дорогой бриллиант. Но вся эта статистика как-то не впечатляет. Возможно, драгоценных камней уже нет, их выклевали птицы, не столь важно. Завораживает сам звон.

Шорох мелких шагов, бормотание монахов, тихий плеск теплых луж под ногами и тончайший звон колокольчиков, как бы посыпающий все вокруг золотой пыльцой.

Вы успели вернуться домой вовремя: снова хлынул оглушительный дождь. Вы сидите в комнате, как в аквариуме: сквозь толщу воды ничего не разглядеть. Так и день прошел. А к вечеру прояснилось. Темно-красный закат охватил полнеба, быстро остывал до коричневого, обугливая силуэты пальм, и, наконец, пришла темнота.

Что за звуки на улице! Миллионы лягушек рычат, верещат, крякают, жужжат, как ярмарочные жужжалки, а под самым окном хрипло кашляет на карнизе полуметровая ящерица тау-тэ. Она похожа на дракона с кроваво-красным ртом, с зубастой пастью, но бояться ее не следует: она безобидна, если ее не трогать. Тау-тэ перхает и ворчит, как собака, а потом замолкает и вдруг старческим голосом произносит: «Кто ты? Кто ты?» — с горестно-вопросительной интонацией. Бирманцы уверяют, что, если тау-тэ заговорила в доме, это к счастью и к миру в семье. Молодежь гадает по вопросам тау-тэ примерно так же, как у нас на лепестках ромашки: любит — не любит, придет — не придет. Постепенно вы привыкнете к обществу этого странного существа и даже будете скучать без его вопросов в долгие дождливые вечера.

Спать мешают только собаки. Видимо, по ночам они делят на городских свалках сферы влияния и дерутся не на живот, а на смерть, причем победитель заливается торжествующим шакальим смехом, а побежденный скулит, жалуясь на судьбу.

В середине ночи снова обложные дожди. Душновато, тревожно. На балконе водопадом грохочет вода. Вспыхивают длинные молнии, выхватывая синие бездны среди черных нависающих туч.

В пять часов утра в бараках по соседству затрубил рожок побудки. И тут же, как в деревне, закричали петухи. Они здесь длинноногие, совершенно доисторические, но горланят по-нашему, хотя бирманцам в их крике слышится «ау-и-иа». В бирманском языке нет звука «р». Воронье карканье бирманцы на письме передают через «а-а», слово «радио» произносят «ядио», а «Россия» — «Яша». Кстати, и «Рангун», по-бирмански, звучит мягче — «Янгон», а «Бирма» — это, собственно, «Бама», или, точнее, «Мьянма».

Но вернемся к воронам. Рангунские вороны зловещи и агрессивны. Это сине-черные мускулистые птицы, мощный клюв составляет чуть ли не треть их тела. Они абсолютно не боятся людей и на равных сражаются с собаками. Как раз сейчас у вас под окном, сидя на сухой ветке дерева пьин-ма, ворона ожесточенно терзает полуживую желто-зеленую змею. Зрелище, право, библейское.

Бирманцы встают чуть свет. В половине шестого уже можно слышать пение мальчишки-старьевщика: «Пелен-татенза-нози-куа!» («Бутылки собираю и газеты старые!»). Затем по тропинке между пальмами проходит торговка с бамбуковым подносом на голове, она выкрикивает: «Пэ-бье, пэ-бье!», что означает: «Бобы, бобы вареные!» Хозяйки из окрестных домов шумно собираются на рынок (здесь закупают продукты понемногу и на каждый день), принуждая невесток и дочерей заняться делом: подмести дорожки возле дома (за ночь нападало много желтых листьев и веток, здесь вообще круглый год листопад), перечистить миски и кастрюли, — а молодые женщины, естественно, отругиваются, как умеют: гораздо приятнее, умывшись и обильно напудрившись, усесться на крылечке с сигарой и погрузиться в длительную «предварительную» нирвану.

Подобрав юбку, молодая бирманка присела на корточки возле водопроводного крана и осторожно трогает пальцем струю. Женская юбка (в отличие от мужской, завязывающейся спереди) — одежда универсальная (зашпиливается сбоку). Она настолько длинна, что в жаркую пору все работы по дому бирманки делают в одной юбке, подтянув ее кверху и завязав под мышками.

Но сегодня утро прохладное. Тропические кущи вокруг вашего дома в тумане, повсюду блестит роса — на стройных папайях, на банановых и пальмовых листьях, на сочной траве. К воде подходить не хочется. Закутавшись в ветхие шерстяные кофты, девчонки понуро ходят по дворику. Молодой бирманец, обвязав полотенцем голову и сентиментально хлюпая носом, колет дровишки для костра, а трое других, присев на корточки, сосредоточенно за этим наблюдают.

Бирманцы очень чувствительны к перепадам температуры. В прохладное время (в декабре — январе) их будит радио и приглашает побегать по городу, чтобы согреться. Такие массовые забеги вы еще увидите.

Сезоны дождей (относительно прохладные) здесь считают опасным временем. Монахам устав предписывает в эти месяцы не переходить из монастыря в монастырь, молодым людям не рекомендуется вступать в браки: и дети будут болеть, и достатка в семье не появится.

Впрочем, и к солнцу бирманцы относятся своеобразно: им и в голову не придет сравнить красивую женщину с солнцем, для них солнце — это оскалившееся чудовище с высунутым языком.

Но довольно говорить о Рангуне. Как же выглядит вблизи сама Бирма? Когда-то, рассматривая ее карту, любуясь линиями побережья, пробуя на вкус названия городов, я представлял себе Бирму пасмурным, заросшим жесткой осокой лугом, на котором стоит одинокое дерево, наклонившееся в сторону Бенгальского залива. И велика же была моя радость, когда из окна поезда «Рангун — Мандалай» я увидел и это дерево, всклокоченное, с узловатым стволом, и этот залитый водой луг.

В самом названии «Мандалай» слышатся типично бирманские звуки: бульканье барабанов, звон отдаленных колоколов, перекличка сторожевых на крепостной стене, звон червонного золота, шелест высохшей от солнца жесткой травы. Столица буддизма, резиденция последних бирманских королей, хранилище канонических текстов «Типитаки» — вот что такое для Бирмы Мандалай. Ехать туда лучше всего поездом. И хорошо бы не в жаркий сезон (март — июнь), иначе путешествие превратится в ужасную пытку, страшнее хождения по огню. Август — сентябрь — вот прекрасное время для поездки: солнце еще скрыто за муссонными облаками, а дожди уже на исходе, в самом же Мандалае наступает прохладная сушь.

Мы ездили в Мандалай в середине августа. Наш поезд, состоявший из десятка вагонов буро-желтого цвета, будто приспособленных для аравийских пустынь, отправлялся из Рангуна в семь утра. В вагоне первого класса — мягкие, обитые кожей сиденья авиационного типа с откидывающимися спинками: ехать предстояло двенадцать часов.