Фрэнк Херберт - Мессия Дюны

Со странной интонацией, следуя голосом за мелодией балисета, Фарук произнес:

— Был у меня крис, водяные кольца на десяток литров, копье, что принадлежало прежде отцу, кофейный прибор, бутылка красного стекла, такая древняя, что никто в сиетче не знал, когда она была сделана. И доля в добыче Пряности. Я был богат, но даже не ведал об этом. Было у меня две жены. Одна, пусть и не красавица, была дорога мне, вторая, упрямая и глупая, телом и лицом походила зато на ангела. Я был наиб среди фрименов, наездник Пустыни, покоритель червя и хозяин песков.

Юноша напротив подхватил сложный ритм речи Фарука и вплел его в мелодию, пристукивая по деке балисета.

Сам того не ведая, я знал многое, — говорил Фарук. — Знал, где Маленькие Податели стерегут воду в недрах Пустыни. Знал, что предки мои приносили девственниц в жертву Шаи-Хулуду… Это Лиет-Кинес заставил их бросить этот обряд. Напрасно послушались они его!.. И я видел, как сверкают драгоценности в пасти червя… У Души моей было четверо врат, и я знал их.

Задумавшись, он умолк.

— А потом явился Атрейдес со своей матерью-колдуньей, — проговорил Скитале.

— А потом явился Атрейдес, — согласился Фарук. — Тот самый, который звался Усулом среди людей сиетча. Наш Муад'-Диб, наш Махди! И когда он призывал нас к джихаду, я был среди тех, кто спрашивал: что нужно мне в этих дальних краях? За кого стану я там сражаться? Родни там у меня нет, но другие мужчины, умные и молодые, друзья-приятели с самого детства, ушли и возвратились, а потом начался разговор о колдовском могуществе этого «спасителя» из Атрейдесов. Да, он воевал с нашими врагами, харконненцами. Его благословил Лиет-Кинес, обещавший нам рай на нашей планете. Говорили, что этот самый Атрейдес явился, чтобы преобразить этот мир и нашу Вселенную, и что в руках его ночью расцветает золотой цветок…

Фарук поднял руки, поглядел на ладони.

— Люди показывали на Первую Луну и говорили: душа его там. Его и называли Муад'Дибом. Я не понимал тогда, о чем речь.

Опустив руки, он поглядел через дворик на сына.

— В голове моей не было дум. Только забота о сердце, пузе и чреслах.

Музыка стала громче.

— Знаешь ли ты, почему я подался в джихад? — Старые глаза жестко глядели на Скитале. — Я слыхал, что есть такая штука, которую зовут морем. В него трудно поверить, если прожил всю жизнь здесь, среди дюн. У нас нет морей. Люди Дюны никогда не знали моря. У нас были только ветровые ловушки. Мы все собирали воду для великой перемены, которую сулил Лиет-Кинес… Той великой перемены, которую Муад'Диб совершил мановением руки. Я могу себе представить канал, в котором вода течет по пустыне. Значит, могу представить и реку. Но море…

Фарук глядел вверх на прозрачный потолок, словно пытаясь разглядеть за ними Вселенную.

— Море, — повторил он негромко. — Мой ум даже представить не мог его величия. Но я знал людей, которые утверждали, что видели подобное чудо. И я решил, что они лгут, но все-таки хотел убедиться в этом сам. Тогда-то я и записался в поход.

Юноша взял громкий финальный аккорд и затянул новую песню в странном неровном ритме, подыгрывая себе на балисете.

— И ты нашел свое море? — спросил Скитале.

Фарук молчал, и Скитале подумал, что старик не расслышал. Звуки балисета накатывались и разбивались волнами прибоя.

— Однажды был закат, — медленно проговорил Фарук. — Как на картинах старых мастеров. Красный, как моя бутылка. А еще золотой… и синий. Было это в мире, который зовется Энфейль, там я вел свой легион к победе. Мы шли по горному ущелью, и воздух уже изнемогал от воды. Я едва мог дышать. И вдруг внизу оказалось то самое, о чем говорили друзья: вода, вода — и ничего, кроме воды. Мы спустились. Я вошел в воду и пил. Горькая вода, неприятная. Мне потом было нехорошо от нее. Но чудо это навсегда запомнилось мне.

Скитале чувствовал, что и сам разделяет осенившее старого фримена чудо.

— Потом я погрузился в воды этого моря, — говорил Фарук, глядя на плитки пола, на морских тварей. — Из воды я поднялся другим человеком… Мне казалось, что могу припомнить даже такое, чего никогда не знал. Я озирался вокруг глазами, которые смогли бы тогда увидеть все… да, все. На волнах раскачивалось тело убитого — нам оказывали сопротивление. А еще поблизости на воде качалось бревно, огромный ствол дерева. Закрывая глаза, я и сейчас вижу его. Один конец был черным — обугленным. А еще в воде плавала какая-то желтая тряпка — грязная, рваная. Я глядел на все это и понимал, почему они здесь. Мне было предначертано их увидеть.

Медленно повернувшись, Фарук заглянул в глаза Скитале.

— Сам знаешь, Бог еще не закончил творить Вселенную, — проговорил он.

Болтлив, но глубок, — подумал Скитале и сказал:

— Понимаю, море произвело на тебя глубокое впечатление.

— Ты — тлейлаксу, — проговорил Фарук, — ты видел много морей, а я — только одно, но о морях я знаю такое, что не было открыто тебе.

Скитале почувствовал странное беспокойство.

— Матерь Хаоса рождена была в море, — проговорил Фарук. — Наш квизара тафвид стоял рядом, когда я вышел из вод, промокший до нитки. Он не входил в волны. Он стоял на песке… на мокром песке, а возле него толпились те немногие из моих воинов, кто разделял его страх. Он смотрел на меня такими глазами… он понимал я узнал такое, чего ему уже не узнать. Я приобщился к морю, и это испугало его. Море исцелило меня от джихада, кажется, он понял это.

Скитале вдруг осознал, что музыка давно умолкла. И рассердился на себя за то, что не помнил мгновения, когда затих балисет.

И словно все это имело отношение к его воспоминаниям, Фарук произнес:

— Охраняются все ворота. В цитадель Императора не попасть.

— Это ее слабость, — проговорил Скитале.

Фарук напряженно вытянул шею, ожидая продолжения.

— Путь внутрь существует, — пояснил Скитале, — и по большей части люди, в том числе и сам Император, как мы надеемся, не подозревают об этом… Что может послужить нам на пользу. — Он потер губы, чувствуя чужеродность выбранного им облика. Молчание музыканта встревожило Скитале; не означает ли оно, что сын Фарука передал всю необходимую информацию сжатой в музыкальные фразы? Теперь она была запечатлена в нервной системе самого Скитале, и в нужный момент ее можно будет извлечь оттуда с помощью дистранса, вживленного в кору надпочечников. Если сообщение действительно завершено — он уже несет в себе неизвестные фразы, словно сосуд, наполненный сведениями: именами заговорщиков, всеми условными фразами — каждой подробностью заговора на Арракисе… ценная информация.

Эти знания позволяли им одолеть Арракис, захватить песчаного червя, увезти его за пределы власти Муад'Диба, начать производство меланжи на иной планете. Теперь монополию можно было разрушить, обрекая этим на падение Муад'Диба. Да, зная все это, можно было сделать многое.