Клиффорд Саймак - Вы сотворили нас [Сборник]

— У вас все та же однокомнатная школа?

— Разумеется. На нас нажимали, чтобы мы объединились с соседними районами, но когда дело дошло до голосования, мы эту затею провалили. В нашем единственном классе дети получают то же образование, что и в современном роскошном здании, а обходится это не в пример дешевле. А если кто захочет поступить в среднюю школу — за таких мы платим, только желающих немного. Так что нам дешевле выходит без всяких объединений. Да и к чему тратить деньги на среднюю школу, когда тут целая шайка парней вроде этих отродий Уильямса?

— Простите, но когда я вошел сюда, то случайно услышал…

— Позвольте нам сказать, Хортон, что Кэти Адамс отличная учительница, только слишком уж мягкосердечная. Она вечно заступается за этих парней Уильямса, а я уверяю вас, это попросту шайка головорезов. Вы-то, скорее всего, не знаете Тома Уильямса; он перебрался сюда уже после вашего отъезда. Работал на окрестных фермах, но большей частью бездельничал, хотя и сумел каким-то образом отложить кое-что. Он уже давно вышел из брачного возраста, когда женился на одной из дочерей Маленькой Отравы Картера. Ее звали Амелия. Вы помните Маленького Отраву?

Я покачал головой.

— У него был брат — того мы называли Большой Отравой. Настоящих их имен не помнит никто. Все это племя обитало ниже по течению, на Маскрэт-Айленде. Так или иначе, когда Том женился на Амелии, он на свои сбережения купил небольшой участок в нескольких милях от Лоунсэм-Холлоу и попытался устроить там ферму. Не знаю уж, как, но ему это удалось. С тех пор у них ежегодно прибавляется по ребенку, на которых оба они не обращают никакого внимания, — вот те и бегают дикарями. Говорю вам, Хортон, это такие люди, без которых мы вполне можем обойтись. От них бесконечные неприятности — что от самого старого Тома Уильямса, что от всего семейства, которое он выращивает. У них столько собак, что палкой ткнуть некуда, причем все эти старые псы совершенно бесполезны, как и сам старый Том. Они бегают повсюду, грызутся, устраивают драки. Том утверждает, что любит собак. Слышали вы что-нибудь подобное? Пустячный народ — и сам Том, и его собаки, и парни; от них только и жди беды.

— Кажется, мисс Адамс полагает, — напомнил я ему, — что это не только их вина.

— Знаю. Она утверждает, что их отвергают и дискриминируют. Вот вам еще одно ее любимое словечко. Знаете, что значит дискриминация? Это значит, что в человеке нет «давай-я-сделаю». Ни в какой дискриминации не было бы нужды, если бы все хорошо работали и имели хоть каплю здравого смысла. О, я знаю, что говорит об этом правительство, как оно твердит, что мы обязаны помогать таким. Но если правительство явится сюда и посмотрит на этих дискриминируемых, оно вмиг поймет, что именно с этими людьми не все в порядке.

— По дороге сюда я все гадал, водятся ли тут гремучие змеи? — заметил я.

— Гремучие змеи? — переспросил Дункан.

— Когда я был мальчишкой, они водились во множестве. Вот я и подумал, не стало ли их теперь меньше?

Он покачал головой.

— Может быть. Но их и сейчас предостаточно. Пойдите в холмы — и там вы обнаружите их в избытке. Вы ими интересуетесь?

— Не особенно.

— Приходите вечером на школьный праздник, — повторил он. — Многие там соберутся. Некоторых вы знаете. Последний день занятий — все дети покажут что-нибудь: или встанут и прочтут наизусть, или споют песенку, или пьеску маленькую разыграют. А потом будет распродажа корзиночек в пользу покупки новых книг для школьной библиотеки. Мы все еще придерживаемся старинных обычаев, годы мало нас изменили. У нас свои развлечения. Сегодня — распродажа корзиночек, а через две недели будет земляничный фестиваль методистской церкви. И то, и другое — неплохая возможность повидаться с вашими старыми знакомыми.

— Если смогу — приду, — пообещал я. — И на праздник, и на фестиваль.

— Для вас есть почта, — сказал Дункан. — Уже неделю или две как поступает. Я все еще остаюсь здешним почтмейстером. Почтовая контора располагается в этом магазине чуть ли не сто лет. Поговаривают о том, чтобы перевести ее отсюда, объединив с конторой в Ланкастере, и уже оттуда отправлять дальше по сельским дорогам. Правительство никак не хочет оставить нас в покое. Вечно они пытаются что-то поменять. Совершенствование обслуживания — так они говорят. Клянусь жизнью, я не могу понять, почему бы не оставить все по-прежнему и не выдавать людям почту в Пайлот-Нобе, как это делалось уже целый век или около того.

— Полагаю, у вас для меня много почты. Я переадресовал ее сюда, а сам не торопился с приездом, да и по дороге останавливался в нескольких местах.

— На бывшую вашу ферму взглянуть не хотите?

— Не думаю, — отозвался я. — Наверное, там многое изменилось.

— Там теперь живет семья Боллардов, — сказал Дункан. — У них парни — уже почти взрослые. Оба выпивают, и временами с ними хватает проблем.

Я кивнул.

— Вы говорили, мотель ниже по реке?

— Точно. Проедете мимо школы и церкви — до поворота налево. Немного дальше увидите указатель. Там написано: «Риверэдж-мотель». И вот ваша почта.

В верхнем левом углу манильского конверта [6] Манильский конверт — большого размера, сделанный из плотной, желтоватой бумаги, изготовленной из конопли. неровным почерком был написан обратный адрес Филипа Фримена. Сидя в кресле возле открытого окна, я неторопливо крутил конверт в руках, гадая, с чего бы это Филипу писать мне. Разумеется, мы были знакомы; он даже был мне симпатичен; однако связывали нас лишь те уважение и восхищение, которые мы оба испытывали по отношению к великому старцу, погибшему несколько недель назад в автомобильной катастрофе.

Сквозь окно доносился говорок реки, тихая, невнятная беседа, которую вела она с окрестностями, скользя меж берегов. Я сидел, слушал звуки этого разговора, и они вызывали у меня воспоминания о тех временах, когда мы с отцом рыбачили, сидя на берегу, — я всегда отправлялся на рыбалку с ним вместе, а в одиночку никогда. Река была слишком опасной для десятилетнего мальчика. Совсем другое дело ручей — разумеется, если я обещал быть осторожным.

Ручей был другом, сверкающим летним другом, а река таила в себе волшебство. «И это волшебство сохранилось, — подумал я, — волшебство, связывающее детские мечты со временем. И вот наконец я снова здесь; я еще поживу здесь…» И только в этот момент я понял, что в глубине души все время боялся: если прожить рядом с ней слишком долго, то можно узнать ее слишком хорошо, настолько, что волшебство исчезнет, и она превратится просто еще в одну реку, бегущую по земле.

Все вокруг было тихо и мирно — такие мир и тишину можно теперь отыскать лишь в немногих захолустных уголках земли. Здесь человеку хватит времени и места, чтобы поразмыслить, не опасаясь вторжения радиоголосов, вещающих о новостях коммерции или мировой политики. Натиск прогресса едва коснулся этих краев.