Екатерина Годвер - Иволга будет летать

— И что же? — Каляев удивленно приподнял бровь.

— На свою беду, Абрамцев родился на Земле в регионе, прежде не пригодном к заселению, с высокой остаточной радиацией после локального терраформирования. Поэтому безобидный дефект в медицинской карте обозначен как «мутация вследствие перинатального облучения», а это форма 2-Б, и ни буквой выше. Он со своими девятью пальцами превосходно играл на рояле, но кого это волновало?

— Вы были дружны с Абрамцевым?

— Нет. Но я изучил его личное дело подробно , — сказал Смирнов. — И подробно расспросил его самого, перед тем, как предложить ему должность. В техинспекции подходят к подбору сотрудников иначе?

— А что скажете насчет Иволги? — В ответ на пику Каляев перешел в наступление. — Мне известно, что она — не совсем обычный искин, Всеволод Яковлевич. ИАН — не лишенный рационального зерна, но авантюрный, сырой проект, который ваши сотрудники по своей инициативе продолжили в отсутствие главного разработчика! Если желаете знать мое мнение, Володин — гениальный ученый, но его намерение наделить искусственный интеллект личностью было недостаточно взвешенным. А ваше решение дать зеленый свет подобной авантюре попросту безответственно! Учитывая все практические риски, моральные и правовые коллизии… Впрочем, — тон Каляева чуть смягчился, — это мое частное мнение. Расследование покажет. — Он кривовато усмехнулся. — Так что Иволга, Всеволод Яковлевич? Насколько далеко простирается ее свобода?

— То есть, вы хотите знать, не могла ли машина устроить диверсию? — Смирнов усмехнулся в ответ. Теперь, когда игра пошла в открытую, он сразу почувствовал себя свободнее. — Подобное невозможно. Система имеет ограничительный программный код, не допускающий нанесение вреда человеку, и отвечает всем требованиям безопасности. Белецкий и его сотрудники тщательно проработали этот вопрос.

Каляев скорчил недоверчивую мину. Смирнов с неудовольствием подумал, что в сомнениях инспектора в компетенции инженера ничего удивительного нет — Игорь Белецкий, чудаковатый и всегда теряющийся перед начальством человек с манерами рассеянного студента, мало кому внушал доверие с первого взгляда. Нормальной работе это не мешало, но с откомандированными на Дармын проверяющими бывали сложности и раньше. Ограничительный код в Иволге, хоть и «соответствовал всем требованиям» по заключению комиссии авианадзора планеты, тоже использовался не совсем обычный — но об этом, по мнению Смирнова, инспектору знать было совсем необязательно.

— Я слышал, — сказал Каляев, — предыдущая модель, Волхв, была выведена из эксплуатации после того, как заблокировала исполнение приказа пилота-человека. Это ли не диверсия?

— Это была программная ошибка в модуле обучения, связанная с недостаточной интенсивностью положительного подкрепления послушания. При конструировании Иволги она была учтена и исправлена, — отчеканил Смирнов официальную формулировку, скрывая внутреннее замешательство. В меру своих возможностей он старался вникать во все, происходящее на Дармыне: по образованию военный инженер, он неплохо разбирался в компьютерном «железе» и простых нейросетях — но кибербионика и концепции эволюционного и модернизированного байесовского обучения оставались для него темным лесом. Как, впрочем, и матмодели тектоников, и многоступенчатые прогнозы метеорологов, и многое другое. Смирнов тщательно подходил к набору сотрудников и привык верить им на слово, но каждый раз, вынужденный утверждать что-то за пределами своей компетенции, чувствовал себя не в своей тарелке.

— Повторюсь: Иволга год — год! — отлетала без аварий, — сказал Смирнов. — Это очень надежная система; лучшая из существующих на сегодняшний день. Осмелюсь спросить, Михаил Викторович — Вы отдаете себе отчет, сколько труда и средств, сколько надежды в нее вложено? Что она значит для планеты? Иволга должна летать!

— Осмелюсь спросить и я: вы отдаете себе отчет, что в ходе реализации экспериментальной программы в рамках вашего проекта только что произошло ЧП с человеческими жертвами?! — резко сказал Каляев, подавшись вперед. Впервые за два дня инспектор вышел из себя; появилось в его голосе что-то такое, отчего Смирнов на миг почувствовал себя проштрафившимся новобранцем. — Я обязан немедленно доложить на ТУР-5 в секторальное управление, чтобы сюда прислали следственную комиссию. Но не стану этого делать, потому как не хочу терять время и надеюсь на ваше, Всеволод Яковлевич, благоразумие. — Каляев с присвистом выдохнул и снова откинулся на спинку стула. — Произошло ЧП. Погиб человек. Вы, как и я, заинтересованы в скорейшем объективном расследовании; нам обоим не нужна огласка и нужна истина. Нам следует быть союзниками, а не противниками.

— Да. Простите за резкость: нервы. — Через силу Смирнов заставил себя подать ему руку. Каким бы неприятным типом ни был Каляев, сейчас он был прав. Конкретные научные программы, как бы они не были важны, де-юре мало касались командира базы: прежде всего Смирнов отвечал за благополучие сотрудников. Объективное расследование — все, что сейчас должно было его волновать.

— Пока нам остается только ждать, пока горноспасатели поднимут обломки и доставят на базу останки погибшего пилота и искин. — Смирнов подавил вздох. — Хотите взглянуть на лабораторию, где будут вестись восстановительные работы?

На предложение провести его в святая святых лаборатории кибернетиков Каляев отреагировал благодушным кивком.

Выбираясь из-за стола, Смирнов подумал, что постарел. Уставная форма, которую пришлось нацепить из-за приезда инспектора, стала тесна, компактный лучемет в кобуре на поясе неприятно давил на бедро. По настоянию врачей Смирнов предпочитал традиционным блюдам белковые заменители, но Каляев, вопреки пресному виду, оказался гурманом. Сообщение о ЧП пришло прямо во время совместного обеда, и теперь от шатрангских деликатесов — или от нервного напряжения? — Смирнова мучила изжога; болели колени. Хотелось отправиться домой, принять таблетку и лечь, поручив Каляева заботам заместителя.

Но это было бы неправильно. Как сказал бы Каляев, «безответственно».

— Тогда, идемте. — Преодолев секундную слабость, Смирнов распахнул перед Каляевым дверь. — Я сам проведу вас.

Взгляд его упал на монитор с открытой фотографией Абрамцева; погибший летчик смотрел недовольно и недобро, с вызовом, и Смирнов почувствовал легкий укор совести.

Не все так просто и ясно было с Абрамцевым, как он расписывал Каляеву, но совсем не из-за группы годности.

Денис Абрамцев был замечательным пилотом, почти идеальным сотрудником, но далеко не идеальным человеком: жестким, прямолинейным, требовательным, безжалостным к любым человеческим недостаткам, невнимательным к чужим нуждам. За рамками служебных инструкций с ним непросто было иметь дело, и Смирнов чувствовал себя неловко, сознавая, что сожалеет о гибели летчика меньше, чем тот, по справедливости, заслуживал.