Арпад Балаж - Космическая чума

Я наблюдал, как автоматический привод подхватывал и вырывал с корнем старые, черно-белые эмалированные знаки и укладывал их в кузов, полный металлолома. Потом на моих глазах этот крот, ревя двигателем и тряся кузовом, вгрызался лезвием в землю, останавливался и вытаскивал громадный винт, облепленный землей, камнями и гравием.

Экипаж вставлял на моих глазах в патрон новый знак, и машина ставила его на место, бетонировала, укрепляла в грунте, а потом двигалась по дороге дальше.

Вряд ли стоило расспрашивать экипаж, поэтому я помчался как можно быстрее в Колумбус.

Чистый, сияющий, отутюженный и весьма консервативно одетый, я предстал перед Особым Уполномоченным Штата по Дорогам и Хайвэям. Я играл нагло, изображая из себя важного чиновника какого-то отдаленного штата, интересующегося этими знаками из деловых соображений. Потом я подумал, что если наткнусь на настоящего телепата, то сяду в лужу. Но, с другой стороны, попробуй я расспрашивать горожан, не скупясь на комплименты, ответы получились бы туманные и уклончивые. Первый, пятидесятилетний, секретарь Уполномоченного выставил меня из приемной, второй послал вверх по лестнице, третий отфутболил меня в Департамент дорожных карт и картографии.

Наконец, второй секретарь Департамента заявил, что мог бы мне помочь. Его звали Хатон. А был он эспером или телепатом, не столь важно, потому что здание Департамента стояло прямо посреди мертвой зоны.

Все же я решил играть начистоту. Я сказал, что являюсь жителем Нью-Йорка, интересующимся новыми дорожными знаками, которыми так славится Огайо.

– Я рад, что они вам понравились, – сказал он, сияя.

– По-моему, эти знаки стоят несколько дороже, нежели старые, покрытые черно-белой эмалью.

– Но зато, – сказал он гордо, – при массовом производстве их стоимость резко падает. Видите ли, прежде чем закупить несколько тысяч знаков для какого-нибудь хайвэя, их нужно заказать, отштамповать, покрасить и т. п. Новые же знаки изготавливаются на одном станке и по мере необходимости. Вряд ли вы знаете, что номера магистралей и любая другая информация переносится на металлические таблички с широких листов фотобумаги. Это значит, что нам пришлось бы заказать десятки тысяч таких цифр и соответственное количество заготовок транспарантов, а потом подбирать их по мере необходимости. Конечно, при новом способе некоторых затрат не избежать, но если заинтересовать другие штаты, то цена знаков значительно снизится. К тому же компания даже подписала в контракте особый пункт, что они согласны покрыть неустойку. Так что, на первых порах покупателей не очень волнует вопрос о текущих затратах.

Его несло и несло, как бюрократа, севшего на любимого конька. Я был рад, что находился в мертвой зоне, потому что, узнай он, что я думал, он бы выставил меня из своего кабинета.

Тут мистер Хатон иссяк, и я удалился.

Я обыграл мысль проехать в главную контору компании, но потом решил, что это все равно, что сунуть голову в пасть голодного зверя.

Я убрал в карман выданную мне карточку кампании и принялся изучать новенькую карту автодорог, которую он с гордостью мне вручил. Она имела выносную табличку нарядных новых знаков, которыми штат Огайо разукрасил свои хайвэи и которые не увеличивают платежей граждан, а также зеленые цифры на различных дорогах, сообщавшие о дате установки новых знаков. Внизу таблички крупным шрифтом стояло имя Особого Уполномоченного Дорог, а ниже и мельче – имя Хатона.

Дорога оказалась новая, и это была еще одна приятная неожиданность. Указатели и знаки летели миля за милей.

Я не знал, что меня ждет, и не был уверен, что ищу. Но я шел по какому-то следу. Судя по активности, как умственной, так и физической, после долгих недель депрессии у меня поднялось настроение и обострились ментальные способности. Радио в машине заливалось сладкозвучными песенками, какие может породить только Огайо, но меня это не трогало. Я искал нечто более существенное.

Я нашел его потом, в полдень, на полпути между Дейтоном и Цинциннати. Одна планка исчезла. За пятьдесят ярдов до перекрестка.

Я свернул туда, скрипя тормозами, и остановился, пытаясь объяснить логически свой импульсивный порыв.

Куда я свернул? Туда, где планка исчезла, или где планка оставалась на месте?

На помощь пришла память. Тогда, рядом с фермой Харрисонов, исчезла табличка «Десять часов». Харрисоны жили по левую сторону хайвэя. Тогда я послушался исчезнувшей таблички. Теперь пропала надпись «Два часа», поэтому я свернул на перекрестке направо и проехал до следующего, целого знака.

Вот те на! Я развернулся, помчался назад по основному хайвэю и проехал около пятидесяти миль, рассматривая пролетавшие вокруг знаки. Все, что были справа, имели перевернутый трилистник. Все, что были слева – повернуты на бок. Разница казалась такой незаметной, что только те, кто знали, в чем суть, могли отличить один от другого. Насколько я представлял себе, то же самое было и в другом направлении. Когда эмблема была вверх ногами, я сворачивал, когда лежала на боку – я ехал прямо.

Только откуда куда?

Я снова развернулся и помчался, следуя знакам.

В двадцати милях от основного хайвэя, где я увидел знак, означавший поворот, я наткнулся на еще одну табличку с исчезнувшей планкой. Она указывала левый поворот, я повиновался и выскочил на подъездную дорогу, ведущую к какой-то ферме.

Я свернул, решив разыграть заблудившегося человека и надеясь, что не встречу телепата.

Через несколько сотен ярдов от главной дороги я увидел девочку, которая быстро шла ко мне навстречу. Я остановился. Она взглянула на меня с насмешливой улыбкой и спросила, не может ли чем-нибудь помочь.

Я небрежно кивнул:

– Ищу старых друзей, которых не видел уже много лет. По фамилии Харрисон.

– Я не знаю никаких Харрисонов, – с улыбкой ответила она с огайским акцентом.

– Не знаешь?

– А где они живут?

Я смотрел на нее, надеясь, что не напоминаю ей волка, взирающего на бедного ягненка.

– О, они сказали, как их найти. Мне следовало свернуть с главного хайвэя на эту дорогу, проехать по ней двадцать миль и остановиться с левой стороны, когда увижу один из знаков, на котором кто-то сшиб одну табличку.

– Табличку? С левой стороны… – промямлила она, переваривая мои слова в своем мозгу. Ей было не больше семнадцати, загорелая, живая и здоровая от жизни на воле. Она меня поразила. Насколько я мог судить, она была частью всей этой мистерии. Не важно, что она сделает или скажет, но совершенно ясно, что тайные дорожные знаки-указатели ведут к этой ферме. А поскольку никто из семнадцатилетних не может совершенно безучастно взирать на дела родителей, то она должна быть осведомлена о некоторых их кознях.