Н Неизвестный - Приключения, фантастика 1994 № 4

Долговязый навел камеру на полицейского в тот момент, когда он размахнулся для удара… Нанести его он, правда, не смог… не успел. Превозмогая боль в плохо гнущихся конечностях, Мельский толкнул на копа капельницу и, висящий на ней сосуд с какой‑то бесцветной жидкостью разлетелся на мелкие кусочки, ударившись о голову полицейского. Нельзя сказать, что этот удар принес ему много вреда, но на несколько секунд он, все же, потерял способность ориентироваться и этого Штопору хватило для того, чтобы освободить его кобуру от пистолета.

Заметив, как Мельский завладел оружием и отступает в глубь операционной, шериф застыл и покрылся гусиной кожей. Он подумал, что Мельский в первую очередь разделается с ним.

— Отдай пистолет, — неуверенно пробормотал Баум, соображая, что его слова едва ли достигли ушей Штопора.

Второй полицейский, тот что отыскал парня с видеокамерой, мгновенно оценил ситуацию и в руке его появился «кольт», который он незамедлительно навел на Мельского… Шериф помешал ему сделать удачный выстрел. ударив по руке, и пуля подбросила вверх стоящий на столе стерилизатор.

— Я сказал не стрелять! — взревел Баум и сделал несколько шагов к Мельскому, отступившему к стене. — Слышишь Мельский… — как–будто ласково заговорил шериф, — я знаю, что ты хочешь сделать, но… Но ты не делай этого, Мельский… Ты же знаешь, что тебе уже все равно погибать… Никто не сможет снять процесс превращения на пленку, я уверен… В городе сейчас паника… Никто не станет это снимать. Все поглощены своим спасением… Ты понимаешь о чем я? Я смогу продать кассету любой телекомпании за бешенные деньги, — шериф покосился на копов и на репортера и понизил голос. — Мельский… тебе ведь все равно, а у меня есть двое детей…

Штопору никак не удавалось добраться до курка, так как четыре его пальца слились в один, превратившись в жесткую роговистую поверхность. Большой палец еще был похож на палец и еще мог двигаться, поэтому Мельский решил использовать его. Приставив дуло к подбородку, он нажал на курок… В какие‑то доли секунды ему показалось, что голова отделилась от тела…

Пуля вышла из затылка и на свисавшей с потолка большой лампе, застыли темные пятна крови и мозгового вещества…

Шериф стиснул зубы и отвернулся. Делая глотательное движения, он попробовал убрать из горла подкатившийся комок… когда объектив камеры приблизился вплотную к его лицу. Шериф увидел в нем свое отражение и подумал о последствиях происшедшего несколько секунд назад инцидента, которые незамедлительно последуют, если отснятый материал будет показан по телевидению.

— Все, парень, — обратился он к долговязому. — ты поработал на славу, но только кое‑что здесь совсем не годится для хорошего репортажа… Отдай мне кассету…

Парень как‑то заговорщически улыбнулся и, обнажив гнилые зубы, добродушно улыбнулся шерифу:

— Я прекрасно понимаю о чем вы, сэр… Но вы ошибаетесь… От того, что произошло с беднягой минуту назад, репортаж будет еще интереснее, так как я очень старался, чтобы вы попали в кадр… Вы сами меня об этом просили…

Шериф позеленел, когда увидел, как тип с камерой направился к двери, бережно обнимая свой аппарат.

— Эй, ты куда?

— Готовить специальный выпуск, — невозмутимо ответил долговязый и взялся за дверную ручку. — Спасибо вам, шериф, за то, что пригласили меня на съемку. Теперь мои дела пойдут в гору.

— Постой ублюдок, отдай камеру! — процедил сквозь зубы Баум, необычайно при этом зеленея.

— Хочу вас обрадовать, — продолжал улыбаться репортер. — Моя камера снимает не только изображение… она, так же, фиксирует звук и то, что вы говорите уже записано… Прекрасный будет репортаж… Все очень удивятся, когда узнают, что у вас есть двое детей…

— Задержать его! — приказал шериф двум полицейским и те сорвались с места. Долговязый не стал ждать пока его схватят и выскользнул в коридор, где затерялся среди снующих в панике сотрудников. Парню стало ясно, что необъяснимые события творились не только в операционной, но успеть везде сразу он не мог, да и после всего того, что он заснял, ему грех было жаловаться…

Через два с небольшим часа небо над землей стало таким, как всегда, но страсти в городе не утихали не только всю ночь, но еще продолжались днем.

Ужасные превращения, постигшие многих, ничего не подозревавших жителей, шокировали, в первую очередь, родственников этих людей. Количество людей, потерявших свой облик и количество тех, кто лишился рассудка, было почти одинаковым…

Многих… очень многих, эксперимент застиг за рулем, и тогда неуправляемые машины врывались на тротуары, вклинивались в толпы вышедших на улицу людей и просто сталкивались друг с другом, сея смерть…

Ночной сеанс в одном из кинотеатров закончился плачевно для сотен жителей Оверселла… Тех, кто превратился в ракообразных чудовищ, было не много, всего несколько человек… остальные же погибли в давке…

В океан рухнули два пассажирских самолета, пилоты которых, на свою беду оказались рожденными в июне–июле…

Полиция и армия провела крупный рейд по уничтожению всех, кто оказался жертвами эксперимента… От клешней раков погибли лишь единицы и научно–исследовательские институты всего мира потребовали принятия каких‑либо других мер, выступая против жестокости по отношению к превращенным, но кем‑то отданный приказ уже приводился в исполнение и раки гибли десятками под градом пуль и пламенем огнеметов.

С наступлением вечера, все, оставшиеся в живых, с тревогой смотрели на небо, ожидая повторения катастрофы, но небо оставалось чистым и звездным, таким, как всегда, только звезды были далекими и не опасными… Они ласково подмигивали жителям зелено–голубой планеты.

Иван пнул дубовую дверь, и та чуть не сшибла с ног какого‑то облезлого забулдыгу в черной майке с двумя черепами. Забулдыга выхватил из‑за голенища красного сапога огромный зазубренный тесак и исподлобья вызверился на вошедшего..

— Не сердись, приятель, – дружелюбно бросил Иван.

И добавил уже через плечо, проходя внутрь кабака: – С меня причитается.

Он прошел к драной стойке, заказал у жирного малайца–бармена банку чистой воды и полстакана гремучего пойла под красивым названием «ти–рекс». Пойло двинул по стойке обалдевшему от неожиданности забулдыге.

Банку открыл, но пить воду не стал, только смочил платок и обтер им потное, запыленное лицо. Он страшно устал за последние три дня, он так не уставал ни на Гиргее, ни в Пристанище. Последний раз он бывал в Новом Свете двенадцать лет назад – три или четыре приема, полеты над городом, попойка на крыше четырехсотэтажного небоскреба, липкие голые девицы в сиреневых и розовых цепочках вместо одежды, два контракта и нудное утро со старым приятелем с Галарога – Юджином Скотчем по прозвищу Мотылек. Вот и все воспоминания. Юджин советовал ему не задерживаться в Америке. Иван и без его советов спешил – до старта надо было повидаться кое с кем из России, сдать отчеты и просить, просить, просить о полном отпуске. Как давно это было! Теперь он видел Новый Свет не сверху. Теперь он бродил по земле и мысленно материл Гуга–Игунфельда Хлодрика Буйного, втравившего его в долгую историю и заставляющего разматывать какую‑то нелепую нить вместо того, чтобы заниматься делом. Проклятый Лос–Анджелес!