Сергей Маслов - «Приключения, фантастика» 1996 № 06

Все это время беглец и Галинка напряженно наблюдали за происходящим. И хотя разговор окружающих их людей не был им слышан, все же по жестам, мимике, темпераменту они многое понимали, то и дело удивляясь одному и поражаясь другому. Но более всего развернувшееся вокруг действие ошеломило, конечно, Галинку, и особенно — то, что многое из увиденного было, как бы, скопировано с ее родины, с ее зоны-государства.

Все было пугающе знакомо, до жути похоже: и люди, и здания, и даже местность, все — что успела она разглядеть или случайно заметить по пути сюда, хотя состояние неестественности, нездоровой взвинченности, какой-то ирреальности, даже мистики не покидало ее. И только теперь, уже чуть успокоившись, немного придя в себя, но еще находясь там, в том пространстве, — ограниченном, непонятном, таинственном, однако сознанием принятым, телом не отвергнутым, — она вдруг сумела сравнить, осмыслить увиденное и сделать этот неожиданный, потрясший душу вывод.

Это удивляло, ошеломляло, но, одновременно… и подавляло, вводило в недоумение, тупик, заставляло отвергать происходящее, принимать все виденное за тяжелый необузданный бред, нездоровый сон, за гипертрофированное воображение уставшего, измученного парадоксами мозга.

И вскоре Галинка окончательно растерялась. Растерялась от мельтешивших перед ее глазами потолков, дверей, стен, от многочисленных лозунгов на них, от всевозможных портретов там и тут, от хаотически скользящих вверх, вниз, взад, вперед разнообразных рук, ног, глаз, губ, неожиданно, внезапно превращавшихся в лица, головы, тела — удивительно знакомые, на кого-то похожие. До умопомрачения, безумия. Но на кого? На кого так похожие?!.

И еще одно обстоятельство напоминало об ее реальном мире, об ее Республике, об ее родине — не менее важное, не менее ошеломляющее. До жгучей разрывающей боли где-то внутри ее крохотного, псевдоматериального тела она чувствовала, она видела своим обостренным до крайности сверхчутким восприятием, что и духовная, что и нравственная жизнь этих клоунов-людей мало чем отличалась. А если и отличалась, то только в деталях — в одежде, в лозунгах, в призывах…

Рыжий почтительно пригнулся и принялся подобострастным голоском бесконечно преданного служаки докладывать о последних событиях какому-то важному хмуро-надутому вельможе. Сидел этот представительный тип за огромным искусно выделанным столом, посередине большой, блестящей серебром и золотом комнаты, стены которой были сплошь и рядом увешаны огромными транспарантами вперемежку с флагами разных расцветок и не менее красочными портретами таких же, как и хозяин кабинета, напыщенно-строгих морд.

— Это все? — пошевелил отвислой губой обладатель роскошных палат.

— Так точно, экселенц, — услужливо кивнул рыжий и осторожно просеменил к троноподобному месту, положил на стол картину, неслышно отступил назад.

Первый вскочил, нетерпеливо схватился за рамку, жадно впился маленькими едкими глазками в полотно, довольно пожевал губами, потискал ямочку на подбородке, удовлетворенно хмыкнул и изрек, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Значит, теперь можно смело и во всеуслышанье оповещать всех своих друзей и врагов, что эта удивительная вещица является нашей законной собственностью, да? Прекрасно!.. — И хитро прищурился в сторону рыжего. Но взгляд был устремлен мимо, за его спину, к окошку и — дальше, куда-то вглубь, в пространство.

— Да, теперь у нас есть неплохая возможность диктовать свои условия соседям, — осмелился высказаться рыжий.

— Прекрасно, прекрасно, — задергал головой Первый, словно сбрасывая с нее какую-то липкую паутину и, казалось, совсем не обращая внимания на слова подчиненного. — Прекрасно… Представляю рожу у соседей. Ха-а!.. — И плюхнулся в кресло, довольно растянув влажные губы, затем вдруг встрепенулся, сжал до посинения кулаки, саданул ими по подлокотникам и грозно прорычал куда-то в сторону: — Теперь я покажу этим свиньям!

Наверное, с минуту он сидел не шевелясь, стиснув пальцы в тугие кулаки и уткнувшись взглядом в пустоту, после резко вскинул голову, посмотрел на замершего в полунаклоне рыжего и озабоченно поинтересовался:

— А она не подведет?

— Никак нет, экселенц! Рисунок на картине изменен. А это значит, что в течение нескольких месяцев мы можем субсенсорно влиять на окружающих нас людей, действуя ментально на их подсознание.

— А радиус действия?

— Несколько километров, как и указано в каталоге!..

— Прекрасно, прекрасно! Вполне достаточно для этих многочисленных засраных Республик!.. Рисунок изменен давно?

— По данным нашей разведки еще несколько дней назад он был прежним, стоял на мертвой точке.

— Прекрасно! — вновь проворковал вельможа; звонко хлопнул своими пухлыми ладошками по коленкам, встал, вышел из-за стола, размеренно прошагал к рыжему. — Я благодарю вас! Вы можете смело готовить три дырочки: на лацкане пиджака и на погонах военного кителя! — И доверительно коснулся толстым коротким пальцем щупленького плеча подчиненного.

Водянистые глаза верного служаки радостно вспыхнули и — на какое-то мгновение очеловечились. Но огонек этот был недолгим: не успев окрепнуть — погас, растворился в глазах, не смог удержаться, разгореться там — сильнее, ярче. Увы, не получилось. Лишь слабой, беззащитной искоркой в бескрайнем, вечно сыром поле метнул он в последнем издыхании тонкий лучик света и — потух, исчез, уйдя куда-то внутрь, в черную холодную бездну.

Припухшие веки рыжего дрогнули, побелели, а еще через секунду — полуприкрылись, и все его лицо обрело прежнее, подобострастное выражение. Он вскинул голову и быстро отчеканил:

— Всегда служу Республике!

Темнота становилась нестерпимой, и беглец попытался пошевелиться. Однако это ему, разумеется, не удалось. Он лишь почувствовал во всем теле всепоглощающую безысходность и глухоту. Глухоту мрака, давящего на сознание, мозг — и ему стало страшно. Не за себя — за свою спутницу. Выдержит ли?

Беглец умел сходить с картины. Но делал это машинально, вслепую, повинуясь скорее какому-то инстинкту, чем разуму. И когда картину водрузили на стену в глухо закрытом, без окон, помещении, и за человеком, повесившим ее, закрылись двери, первое, что пришло ему в голову, было: немедленно сойти, тут же спрыгнуть, тотчас уйти, спешно убежать из этого плоского, неудобного, спирающего душу пространства.

Но что-то мешало, останавливало, — может, все тот же инстинкт? — и он заставил себя еще несколько часов находиться там. Чтобы быть абсолютно уверенным, что за ними не следят и что тайна их появления здесь останется не раскрытой. Ибо если это случится, исчезнет последний шанс убежать отсюда, убежать снова и, хотелось бы, навсегда. Иначе — гибель, смерть.