Роберт Шекли - На суше и на море 1963

«У индейцев любого племени кожа темно-коричневого цвета или цвета красной меди», — промелькнуло у него в уме. И он признался, что на один миг его обуял панический страх. Он почувствовал вдруг, что волосы у него встали дыбом, мурашки поползли по телу, на лбу выступил холодный пот, а сердце забилось, как пойманная птичка в клетке. Но спустя минуту он уже не испытывал никакого страха. Люди, подумал он, в конце концов все же люди.

«Эти люди — какое-то неизвестное мне племя», — сказал он сам себе. И, с облегчением вздохнув и улыбнувшись, он снова сел, жестом приглашая этих людей последовать его примеру.

Но они все еще держались на некотором расстоянии от него, затем вслед за одним из них, по-видимому самым старшим, они постепенно подвинулись ближе. И не в пример индейцам они не присели на корточки, а опустились на колени, на четвереньки.

— Их было пятеро, — сказал Майкл, — четверо мужчин и женщина.

Он и эти странные люди безмолвно глядели друг на друга некоторое время — Майкл с напряженным вниманием, а они с удивительным спокойствием. Он не заметил, чтобы они дышали, но их грудь была глубже, более округлая, чем у большинства человеческих существ, хотя и узкая.

— Их ногти на пальцах рук и ног, — пробормотал он как-то некстати, — были толстые и острые, напоминая лопаточки.

Теряясь, как начать, он заговорил с ними по-английски.

— Глупо, конечно, с моей стороны! — проворчал он. — Но в эту минуту я не мог придумать ничего другого.

— Кто вы? Откуда вы пришли сюда? Где ваша родина? — бросал он им вопросы один за другим.

Но они продолжали молча глядеть на него, затем начали что-то бормотать между собой: он услышал тихие свистящие звуки их голосов. И они умолкли так же внезапно, как и заговорили.

Затем старейший из них — очевидно, их вождь — слегка выступил вперед и приблизил свое белое, безволосое лицо с выступающей вперед челюстью к Майклу.

Этим своим странным, свистящим, пискливым голосом человек начал в полном смысле этого слова держать речь, изливать свою душу перед недоумевающим Майклом. Он простер свои крепкие белые руки к луне и звездам, и его голос зазвучал с необычайной страстностью. Остальные напряженно вслушивались, пытливо, встревоженно глядя на него.

«Очень интересно и очень странно. Придется изучить их язык», — вот что прежде всего пришло в голову Майклу Трюс-Делу.

Поставив перед собой такую цель, Майкл энергично и даже весело приступил к делу. Он распаковал небольшую парусиновую сумку с провизией, которую принес с собой, и начал выкладывать, словно торговец, ее содержимое перед старшим, все еще продолжавшим речь.

Они все внимательно наблюдали за действиями Майкла. Наконец сам оратор, очарованный тем, что он увидел, умолк, как и все. Их взгляды были теперь прикованы к тому, что лежало на одеяле перед ними.

— Скажи, ради бога, что ты им предложил? — спросил я Трюсдела.

— То, что у меня было, — сказал Майкл неопределенно, — две-три пачки сухарей и консервы — консервированное мясо, джем и прочее.

Я рассмеялся громко и внезапно: так предохранительный клапан выпускает излишний пар. Ибо, невзирая на безучастное отношение к этому Майкла и мой упорный скептицизм, мною начинало овладевать какое-то удивительно восторженное настроение. Свет в его глазах, его голос, сосредоточенность его речи пробуждали во мне необычное волнующее чувство, как неодушевленная струна скрипки в руках вдохновенного артиста вызывает в нашей душе волнующую радость.

— Ты — ребенок! — воскликнул я, рассмеявшись. — Я думаю, если бы ты отыскал десять пропавших племен архангела Гавриила, то ты и им предложил бы сухари и джем!

— Я не мог дать им больше того, что у меня было, — пробормотал он как бы про себя, совершенно не обратив внимания на мой смех.

— Ну и что же, стали они есть?

— Нет, — сказал он, — они не дотронулись до еды. Сначала я подумал, что они стесняются или боятся, боятся отравиться. Это часто приходится наблюдать у индейцев. Тогда я сам принялся за еду. Я намазал сухарь джемом и положил сверху кусок копченого языка — мешанина. Этим я хотел показать им: «Испробуй раньше на собаке» — и он криво усмехнулся, как-то гротескно сощурив глаза, что делал всегда, когда его что-нибудь занимало.

— Да, да, ну и что же? — спросил я с нетерпением.

— Они отнеслись к этому по-своему, — ухмыльнулся он с наивной гримасой. — Они подошли ближе, можно сказать, подползли на четвереньках, словно маленькие дети, и стали нюхать пищу, как это делают животные. Потом подняли головы и рассмеялись, запищали от смеха. Я тоже громко рассмеялся. Это был для меня еще один странный опыт.

— Как ты думаешь, может ли мой голос напугать кого-нибудь? Совсем не грубый, обыкновенный мужской голос. Тем не менее он, видимо, напугал их — мой смех. Они сразу отступили назад, как испуганные волчата, причем женщину все время старались держать в центре группы.

— Ты, видно, здорово напугал их своим раскатистым гомерическим смехом, а? — сказал я в насмешку.

— Да, — продолжал он, даже не улыбнувшись. — Очевидно, им никогда не приходилось слышать такого смеха, их слух не мог выносить этого, и они испугались.

Майкл растерялся. Как ему подойти к этим странным человеческим существам, которые явились сюда, в область, так хорошо им исследованную, неизвестно откуда? Он горел желанием установить с ними контакт, показать им, что не питает никакого другого чувства к ним, кроме глубокой симпатии и дружеского интереса. Но они держатся так настороженно, боятся приблизиться к нему. Что же ему делать?

Здесь, с одной стороны, был он, одинокий человек, а с другой — эта небольшая группка странных существ в человеческом образе, но нисколько не похожих на других людей, которых этому этнографу когда-либо приходилось видеть или знать понаслышке, — быть может, в данном случае он имел дело с величайшим открытием своего века? Но они избегали его, боялись подойти к нему.

Некоторое время он напряженно обдумывал, как быть дальше. Наконец он сделал то, до чего вряд ли мог додуматься кто-либо другой. Он отказался от дальнейших попыток войти в более тесное общение с этими людьми, которых он хотел сделать своими друзьями, собрал разложенные куски провизии, как незадачливый торговец, и положил все обратно в сумку. Затем встал, сумку забросил через плечо и, повернувшись к ним спиной, спокойно зашагал в сторону своего коня. Уходя, он даже насвистывал потихоньку и ни разу не оглянулся.

— А что, если бы кто-нибудь из них подкрался к тебе сзади и всадил нож в спину? — прервал я его.

— Нож в спину? — пробормотал он рассеянно. — Вряд ли это можно было предположить. Кто мог бы из этих людей всадить нож в спину человеку, который дружески был расположен к ним? Я чувствовал, что этого не случится. Мне это даже в голову не приходило. Здесь налицо был просто случай недостаточного взаимопонимания. И мне так хотелось, чтобы они последовали за мной. Я питал надежду, что они проявят ко мне такой же интерес, как и я к ним. Ведь в конце концов все люди одинаковы.