Виктор Гончаров - Долина смерти. Век гигантов

— Да-а, милый друг. Мы так мало знаем о быте плиоценового человека, о его семейных и прочих установлениях, что своим вмешательством можем только вызвать катастрофу.

Николка продолжал недоумевать: что имеет в виду «дальновидный» медик?

— Видите ли, — стал разъяснять тот, — в среде их может быть какой-нибудь конфликт, какое-нибудь противоречие, которое по природе своей должно быть изжито медленно-осторожно…

— Эволюционно… — подсказал Николка, относившийся скептически к эволюциям в общественных явлениях.

— Пускай будет эволюционно, если это слово вам более нравится… А мы с своей культурной скороспелостью, со своим увлечением НОТом, с горячкой людей века аэроплана и электричества, захотим ускорить решение этого противоречия, не учтя — да и сумеем ли мы учесть? — специфические особенности первобытного времени.

— Важно сказано! — одобрил Николка. — Теперь жарьте о своем конфликте. Вам, кажется, можно и не вступать в разговор с дикарями?

— Совершенно верно, мой друг. Я достаточно знаком с положением вещей в нашей орде. Об этом мне подробно поведал раненый Гух. Ваша правда: мне не требуется новых разговоров. Но прежде чем сообщить вам о существующем в орде конфликте, разрешите получить ваше слово, что вы не будете делать глупостей.

— Я глупости делать перестал с 10-летнего возраста, — пробурчал Николка. — 10-ти лет я уже помогал отцу зарабатывать на хлеб…

— Верю, мой друг. Я неправильно выразился. Вы должны дать мне слово, что не станете вмешиваться в семейные неприятности наших первобытников.

Крепко зная, что в первобытном обществе семьи не должно быть, Николка громко и торжественно провозгласил:

— В семейные неприятности не буду вмешиваться!.. — а про себя добавил: «Медик в калошу сел, ха-ха!»

— Вот спасибо, друг, — радостно вздохнул Скальпель, не помышляя ни о каком подвохе. — Теперь я вам расскажу все.

— Сыпьте! — приготовился Николка слушать.

Они ушли в сторону от шумливой ватаги и сели на берегу возле самой воды.

— Должен вам сказать, — начал медик, — что наши 20 красных друзей не представляют собой целой орды, они лишь часть ее, — правда, наиболее существенная. Вся орда, как я говорил раньше, насчитывает в себе около 50 человек, — есть женщины, дети, старики и инвалиды; все они находятся отсюда на расстоянии одного дневного перехода. Женщин и детей, если я правильно понял Гуха, очень незначительный процент. Орда недавно, всего месяц назад, подверглась нападению со стороны звероподобных двуногих, выродков из человеческого рода, наших старых знакомых, разгромивших нашу пещеру и двор. Нападение было совершено в момент отсутствия боеспособных членов орды, занятых в это время охотой. Выродки взяли в плен много женщин и детей, из которых половину тут же съели (да, да, людоедство у них распространено вовсю), половину забрали с собой для этой же цели. Вот тогда-то и Эрти попался к ним, и его ждала та же горькая участь, если бы не мы. Остальные, успевшие скрыться в пещеру, отбились кое-как и остались живыми. Погибло около 30 человек и столько же осталось…

— Гух говорит, что после этого разгрома у них, у охотников, окрепло давнее стремление покинуть эти холодные местности, уйти туда, где стоит вечное лето — «сама», где солнце — «суриа» — горячее и ласковое, где много «арийя», где много «нари» — женщин. Последний вопрос более всего интересовал дикарей, так как их жены в большинстве своем погибли. Но, друг мой, им пришлось считаться с желанием всего коллектива. Старики наотрез отказались идти в столь далекую дорогу: они — дряхлы, слабы, немощны, они не вынесут всех тяжестей ее и они не отпустят от себя женщин и детей. Заметьте, я не становлюсь ни на ту, ни на другую сторону, а стараюсь быть вполне объективным… Я спрашивал Гуха, разве охотники не смогли бы уйти одни — без женщин, стариков и детей? Я задал этот вопрос с намерением узнать крепость семейных уз, существующих в орде. Увы, мой друг, эти узы весьма непрочны… Стоять друг за друга, охотник за охотника они готовы до последней капли крови. Здесь, в охотничьем молодняке, узы дружбы отличаются крепостью необыкновенной, но в орде?… Мне ответили приблизительно так: мы давно бы ушли одни, но мы не знаем дороги, и, кроме того, на одной мясной пище трудно прожить… Они, видите ли, считают ниже своего достоинства собирать плоды, овощи и коренья. Это специальность «абаля» — слабых… Я подозревал, что и с нами они держатся до тех пор, пока не исчерпан наш запас фруктов и ягод… О непрочности связей между охотниками и остальной ордой говорит и тот факт, что до сих пор наши гости ни разу не выказали беспокойства о своей орде, а ведь прошло уже трое суток, как они с нами, да еще трое суток, как они покинули орду… Увы, в первобытном обществе, если только можно употребить здесь слово «общество», царят грубо материалистические отношения. Не таким я себе представлял первобытный коммунизм…

— Значит, вы заблуждались, — сказал свое слово Николка. — И не знаю я, почему вы говорите о каком-то грубом материализме, когда здесь, судя по вашему рассказу, самый настоящий — чистой воды — жизненный материализм. Почитайте Генриха Эйльдермана «Первобытный коммунизм и первобытная религия», и вы скажете, что иначе никак нельзя представить отношений в первобытном человечестве, как только основанными на взаимных материалистических интересах.

— Эйльдермана я не читал, — сознался Скальпель, — и вряд ли теперь удастся прочитать его, но дело не в этом. Я вам рассказал все без утайки и повторяю еще раз, что вы не должны вмешиваться… Это должно разрешиться само собой, без нашего участия.

— Во что вмешиваться? — переспросил Николка, не желая давать слово на неясное требование.

— Вмешиваться в семейные отношения…

— Ага! В семейные отношения не буду вмешиваться. Даю слово.

— Ну, ребятки, — на другой день рано утром сказал Николка дикарям, — собираемся на охоту — на мргайю. Будем ловить много-много крупных зверей, много мрга. А потом пойдем — значит, и-и, — к вашим птарам, матрам и джанкам, у кого они есть…

Скальпель нежился в пещере, выжидая, когда пройдет утренняя свежесть; поэтому оратор, не боясь быть разоблаченным, был откровенным:

— Мы захватим с собой птаров, матров и прочий балласт и тогда айда на вашу родину. Понятно? И-и туда — татра, — и он махнул рукой на юг.

Дикари взвыли восхищенные, воем подтверждая, что, хотя оратор выражался крайне темно и причудливо, они все же понимают его. Вслед за дикарями взвыли и собаки, почуявшие в криках своих друзей радость предстоящего разгула по широким степям, по крутым горам, по непролазным дебрям…