Виктор Гончаров - Долина смерти. Век гигантов

…Казалось, от нетерпения Сидорина не осталось и следа: он жадно вслушивался в невнятную речь старца, боясь прервать его…

— … И мой экстерминаторчик обладает такими же свойствами, только более интенсивно выраженными, будучи не изолированными свинцовой или эбонитовой оболочкой… Да, сударик мой! — Колхида, Колхида, а которое местечко — я вам скажу, когда мы с вами заключим договор-чик… Ну, вот и готово.

Последнее его восклицание относилось к упрямой катушке, переставшей, наконец, капризничать.

— Станьте, сударик мой, так, чтобы вам видно было действие аппаратика. Я сию минуточку пошлю волну — будет треск и легкая вспышка, и больше ничего, потому что заряд незначителен…

Старичок лукаво прищурился, потрогал какой-то рычажок в прерывателе — и — в следующую секунду — багряное облако черного дыма появилось над взрывателем, раздался грохот, будто потолок обрушился, а присутствующие — спящие и бодрствующие — распластались на полу в самых причудливых позах, засыпанные известковым щебнем, стульями, картинами со стен и стеклами… Рама окна, у которого стоял аппаратик, сорвалась и с высоты шестого этажа рявкнула на мостовую.

— Довольно сильно! — успел молвить старичок и упал замертво.

Первым вскочил на ноги Сидорин — оглушенный и контуженный, он оказался первым и последним, так как все остальные остались недвижимыми, за исключением живучего секретаря, в агонии дрыгавшего ногами. Единственная лампочка в потолке освещала картину страшного разрушения, но Сидорину не было времени подсчитать убытки и должным образом оценить положение, так как в зал внесся на всех парах запыхавшийся гориллообразный Аммонит Трицератопс, на бегу фистульно крича:

— Дом оцеплен чекистами! Дом оцеплен чекистами! Они уже идут сюда!..

При этих словах Сидорин могучим усилием воли стряхнул с себя оцепенелость, причиненную взрывом, заострил взор, соображая:

— Ошибся или не ошибся Аммонит? Не принял ли он взрыва за появление чекистов?… Бежать или не бежать?…

Впрочем, он тут же решился бежать, заслышав в коридоре шарканье многочисленных ног. И все-таки помедлил: может быть, то соседи, обеспокоенные взрывом?…

Только когда в дверях залы показалась фигура, вооруженная револьвером, хорошо знакомого ему чекиста Васильева, он в два прыжка очутился у выбитого окна, прыгнул на подоконник и с искаженным лицом ринулся головой вперед в ночную темь… За ним последовал горилла Аммонит… Но видно было, что для гориллы этот прыжок был последним в жизни; сразила ли его пуля на окне или он поскользнулся, только вместо грохота железа, который был произведен ногами благополучно перелетевшего узенькую улочку и очутившегося на крыше пятого этажа Сидорина, вместо этого через несколько секунд после прыжка Аммонита снизу донесся глухой удар тела о мостовую…

Васильев на бегу к окну сделал требуемые случаем распоряжения и также исчез в черном провале окна.

Пролетев в воздухе длину целого этажа, Сидорин не совсем удачно снизился на железную крышу. При падении он сильно ударился подбородком о собственные колени, — брызнула из носа кровь. Секунд десять потребовалось ему, чтобы прийти в себя. Он слышал катастрофический полет Аммонита, слышал и громкие распоряжения Васильева, но не ожидал, что чекист последует за ним. Все-таки он успел опередить его шагов на пятнадцать, что в темноте ночи было большим преимуществом. Еще одно преимущество помогало ему в бегстве: хорошее знакомство с расположением соседних крыш. В то время, как он, легко лавируя между бесчисленными трубами, наверняка знал, куда бежать, преследователь должен был ориентироваться лишь по звуку продавливаемого железа…

…Но крыша кончается… Внизу сверкает яркими огнями улица; гудят трамваи и автомобили… «Не удерешь!» — думает Васильев, замечая обрисовавшуюся на фоне огней фигуру бандита… Сидорин на один миг задерживается в нерешительности на самом краю крыши, но только на один миг… в следующий — его тело судорожным рывком отделяется от твердой почвы, мелькает в воздухе посреди улицы с раскинутыми широко руками и пропадает… В стук экипажей, в звонки трамваев, в гудки сирен вклинивается вдруг характерный звук падения на листовое железо… Это Сидорин с пятого этажа через всю улицу перенесся на крышу противоположного двухэтажного дома…

В то же самое время, когда Васильев проворонил одну птицу, его друг Безменов — «борец со случаем» — проворонил другую. У обоих были смягчающие вину обстоятельства: первый слишком поздно узнал адрес вечернего заседания, второй несвоевременно напал на след.

— Синицына, — сказал Безменов, входя в комнату рабфаковки, когда вечерние сумерки уже достаточно заботливо укрыли землю, — если меня почему-либо ты завтра не найдешь на квартире (меня или записки, оставленной от моего имени), немедленно о сей таинственной пропаже извести, кого следует. Ладно?

— Ладно, — усмехнулась рабфаковка, привыкшая к странностям своего друга. — Но куда это ты собираешься пропасть? И почему как раз накануне экзаменов? В высшей степени подозрительно…

— Я не собираюсь, — серьезно отвечал рабфаковец, — но пропасть могу, и, если бы у меня не сидели на носу экзамены, не было бы и этой моей тревоги…

— Ну, пропадай, — благословила Синицына, — и пропадай поскорее, потому что мешаешь заниматься: проклятая «физика» скоро меня съест.

Ночная темнота расползлась густо и окончательно укутала землю; этому способствовал сплошной облачный покров, создавший род навеса над уснувшим миром.

Безменов вышел на двор.

— Ничего себе ночка, — подумал он, извлекая из кобуры револьвер.

Его — не сказать, чтобы приятно — изумило отсутствие света в окне «гориллы» Трицератопса: обыкновенно ученый археолог занимался до 2–3 часов ночи.

— Примем во внимание…

Стараясь как можно мягче ступать, с мышцами, напряженными и готовыми каждую секунду бросить тело в ту или другую сторону, смотря по обстоятельствам, он приблизился к забору, граничившему с церковным двором.

Заметил ли он, что за ним на расстоянии 10-ти шагов бесшумно и неотступно следовала массивная фигура? И заметила ли эта фигура, что за ней, в свою очередь, двигался юркий силуэт?

Безменов перемахнул через забор; минуты через две туда же переползла массивная фигура; и еще через минуту на тот же забор вспорхнула юркая фигурка. Все действовали так идеально чисто, что никаких лишних звуков, кроме ускорившейся пульсации сердца, и то слышной только для собственников сердец, никаких других звуков не было.

Безменов осмотрелся и прислушался. Тихо, как в материнской утробе. Домик дьяконский спит, сторожихин — безмолвствует: может, сторожиха бродит где-нибудь поблизости… Не напороться бы на нее…