Орсон Кард - Ксеноцид

После этого старцы ушли. Отец привстал на колени возле Цинь-цзяо и приблизил свое лицо к ее лицу.

— Ты обязана понять, Цинь-цзяо, что это мы не тебя испытываем, — сказал он. — Ничто, что ты сделаешь здесь по своей воле, никаким образом не повлияет на то, что тут свершится. На самом деле мы испытываем здесь богов, действительно ли они решили говорить с тобой. Если так, то они найдут способ, мы это увидим, ты же выйдешь из этого помещения богослышащей. Если же нет — тогда ты выйдешь отсюда навсегда избавленной от их голосов. Не стану говорить, за какой результат возношу молитвы… Я и сам еще этого не знаю.

— Отче, — шепнула Цинь-цзяо. — А вдруг я заставлю тебя стыдиться?

Сама только мысль об этом заставили ладони чесаться, как будто они были грязными, как будто их немедленно следовало вымыть.

— Каким бы результат не был, мне за тебя стыдно не будет.

Он хлопнул в ладони. Один из стариков принес тяжелую миску и поставил ее перед Цинь-цзяо.

— Вложи сюда руки, — приказал отец.

Миска была наполнена густой, черной мазью. Цинь-цзяо задрожала.

— Я не могу вложить руки в это.

Отец схватил ее за предплечья и силой сунул ладони девочки в миску. Цинь-цзяо вскрикнула — никогда еще отец не применял к ней силы. Когда же он ее отпустил, все руки были покрыты липким илом. Девочка с трудом хватала воздух; она не могла даже дышать, глядя на эту грязь, чувствуя ее.

Старец вынес миску из зала.

— Где я могу смыть это, отец? — простонала Цинь-цзяо — Нигде, — ответил тот. — Никогда уже ты не сможешь помыться.

Поскольку же Цинь-цзяо была еще ребенком, она ему поверила. Она не знала, что эти слова являются частью испытания. Она глядела, как отец уходит, слышала, как захлопывается за ним дверь. Девочка осталась одна.

Поначалу она вытянула руки перед собой, стараясь, чтобы они не касались одежды, и отчаянно искала хоть что-нибудь, чем можно было бы очиститься. Но ей не удалось найти даже капельки воды, ни клочка тряпки. Зал не был пустым — здесь стояли стулья, столы, скульптуры, громадные каменные вазы — но у всех них поверхности были твердыми, гладкими и такими чистыми, что она и не осмелилась к ним прикоснуться. Тем не менее, чувство грязи делалось невыносимым. Любым путем руки нужно было отчистить.

— Отец! — закричала она. — Приди же и отмой мои руки!

Тот наверняка ее слышал. Наверняка он прятался где-то рядом, ожидая результата испытания. Он обязан был ее слыхать… но не пришел.

Единственной тканью в помещении было платьице Цинь-цзяо. Девочка могла бы вытереть руки об него, но тогда ей пришлось бы носить эту грязь на себе; она могла бы испачкать и другие части своего тела. Понятно, что платье можно было бы снять — только вот как это сделать, не касаясь грязными пальцами к коже?

Она попробовала. Поначалу соскребла как можно больше жирного ила о гладкие руки статуи. Прости меня, сказала девочка на тот случай, если бы статуя принадлежала богу. Потом я отчищу тебя своим платьем.

Затем она потянулась рукой за голову и схватила ткань у шеи, чтобы стянуть платьице через голову. Жирные пальцы соскользнули по шелку; спиной она почувствовала холод ила, пропитавшего ткань. Сейчас вытрусь, подумала Цинь-цзяо.

В конце концов ей удалось схватить достаточно крепко, чтобы потянуть. Шелковая ткань прошла через голову, но, еще не сняв платьице до конца, девочка знала, что лишь ухудшила собственное положение. Она запачкала мазью свои длинные волосы, а те упали на лицо. Теперь уже не только одни руки, но и шея, волосы и лицо были нечистыми.

Тем не менее, Цинь-цзяо не отказалась от своих попыток. Она сняла платье, после чего старательно оттерла руки, потом лицо. Безрезультатно. Жирная грязь прикипела к коже, и девочка не могла ее оттуда убрать. Ей казалось, что шелк лишь размазал грязь по лицу. Никогда еще в жизни она не была столь чудовищно, невыносимо грязной. И, самое страшное, что ничего не удавалось сделать.

— Отец! Приди и забери меня отсюда! Я не хочу быть богослышащей!

Но тот не приходил. Цинь-цзяо разрыдалась.

Вся штука была в том, что слезы не помогали. Чем дольше девочка плакала, тем сильнее чувствовала себя грязной. С текущими по щекам слезами она отчаянно выискивала способ убрать грязь с рук. Девочка опять попробовала вытираться шелковым платьем, но потом уже начала вытирать их об стены. Продвигаясь по периметру зала, она размазывала ил. При этом она терлась руками так сильно, что кожа разогревалась, растапливая жирную грязь. Снова и снова, пока ладони не сделались красными, а размягченный трением ил не стек, а может и не был счесан невидимыми занозами в деревянных стенках.

Когда ладони и пальцы стали болеть столь сильно, что Цинь-цзяо уже не чувствовала на них грязи, она стала оттирать ими лицо, царапать ногтями, чтобы содрать ее отовсюду. А загрязнившиеся руки вновь оттирала о стенки.

В конце концов, совершенно обессилев, она упала на пол и зарыдала уже из-за изболевшихся рук, из-за собственной беспомощности, невозможностью хорошо очиститься. Она крепко стиснула веки, а слезы катились по щекам. Девочка вытирала глаза и лицо и чувствовала, какой липкой, какой грязной сделалась мокрая от слез кожа. Она понимала, что это значит: боги осудили ее и посчитали нечистой. Она недостойна жить. Если не может очиститься, значит обязана умереть. Это их удовлетворит. Нужно было только найти способ, чтобы исполнить волю богов. Чтобы перестать дышать. Отец еще пожалеет, что не пришел, когда она звала его, но с этим ничего нельзя поделать. Она очутилась во власти богов, они же не посчитали ее достойной остаться среди живых. В конце концов, какое право имела она на жизнь, когда уже столько лет воздух перестал проходить сквозь врата уст ее мамы?

Сначала она подумала над тем, чтобы воспользоваться платьем, запихнуть его в горло и перекрыть дыхание. Или, может, затянуть его на шее… Но ткань была грязная, вся покрытая жирным илом. Следовало поискать другой способ.

Цинь-цзяо подошла к стенке, нажала на нее. Крепкое дерево. После этого она откинулась и изо всех сил ударилась лбом о доски. Боль вспыхнула фонтаном. Наполовину потеряв сознание, девочка соскользнула по стене в сидячую позу. Голова раскалывалась от боли, зал кружился перед глазами. На какое-то мгновение она даже позабыла о грязных руках.

Только облегчение длилось недолго. Цинь-цзяо видела на стенке немного мутное пятно в том месте, где ил со лба загрязнил блестящую, отполированную поверхность. Боги напомнили ей, что она толь же грязная, как и ранее. Небольшое количество боли вовсе не удовлетворит ее недостойное поведение и вида.

Тогда она снова ударилась о стенку. Но на этот раз боль была не такой сильной. Снова и снова… пока не поняла, что совершенно невольно тело отклоняется от ударов, отказывается заставлять себя страдать. Это помогло ей понять, почему боги столь презирают ею: именно за эту слабость, из-за которой она даже не могла заставить повиноваться даже собственное тело. Но данном случае она вовсе не была беспомощной. Обманом можно было склонить его к выполнению приказов воли.