Орсон Кард - Ксеноцид

Им же кажется, что на всех стадиях они остаются рациональными.

Они сами себя обманывают. Даже в наилучшем случае никогда, индивидуально, они не поднимаются выше уровня физических работников. У кого из них имеется достаточно времени, чтобы стать по-настоящему разумным?

Ни у кого.

И никогда ничего они не знают. В их краткой жизни не хватает лет, чтобы достичь понимания чего угодно. Тем не менее, они думают, будто понимают. С самого раннего детства они внушают себе, будто понимают мир. Тем временем, на самом деле имеется в виду, что имеют какие-то примитивнейшие предрассудки и суеверия. Когда они созревают, то более осмысленно и с большей охотой изучают словарь, с помощью которого выражают эти свои бессмысленные псевдознания. И они еще заставляют других людей, чтобы те признавали их суеверия за истину. Только никакого значения это все равно не имеет. По отдельности все человеческие существа глупы.

В то время, как в массе…

А в массе — это всего лишь общество глупцов. Только вот, во всей этой беготне, в этом делании вид, что они умны, разбрасывании идиотских, наполовину понятных теорий на ту или иную тему, то один, то другой из них и вправду натыкаются на какую-то идею, которая на шажок ближе к истине чем то, что было известно им ранее. И путем слепых проб и ошибок, приблизительно в половине случаев, правда всплывает наверх и после этого принимается. Но люди все так же не понимают ее. Они принимают ее только лишь как новый предрассудок, в который верят слепо до того мгновения, когда какой-то другой идиот придумает и введет в оборот новое усовершенствование.

Так ты утверждаешь, что индивидуально никто из них не является разумным, а группы еще более глупы, чем отдельные представители… Но когда столько много глупцов занимается тем, чем притворяются, что они умны, они достигают тех же результатов, до которых додумалась бы по-настоящему разумная раса.

Вот именно.

Если они такие глупые, а мы такие разумные, то почему у нас всего лишь один улей, который развивается только лишь потому, что нас хранило людское существо? И почему ваш научный и технический прогресс зависит исключительно от них?

Может быть, разум не столь важная штука, как все считают?

А может, это мы глупцы, считая, будто что-то знаем. Возможно люди единственные могут справляться с тем фактом, что никогда ничего знать и невозможно.

Квара появилась у матери последней. Ее привел Садовник, pequenino, ассистирующий Эндеру в полевых работах. Наполненная ожиданием тишина явно свидетельствовала о том, что Миро еще ничего не говорил. Только все знали, равно как знала и Квара, зачем они все здесь собрались. Наверняка будут говорить про Квимо. Эндер уже мог добраться на место… только что. И мог сообщить Миро через передатчик, которые оба носили в ушах.

Если бы с Квимо ничего не случилось, их никто бы сюда не вызывал. Просто-напросто Миро сказал бы всем, что нужно.

Потому-то они уже все знали. Квара изучала лица. Эля явно потрясена. Грего сердится… он всегда сердится, раздражительный дурак. На лице Ольгадо никакого выражения, лишь блестят его металлические глаза. И мама. Кто смог бы прочесть эту чудовищную маску? Боль, это наверняка, как и у Эли; бешенство, такое же ищущее выхода, как у Грего, и еще холодное, нечеловеческое безразличие Ольгадо. Все мы сейчас носим мамино лицо… один из его слоев. Какая же из его частей является мною? Если бы я смогла понять саму себя, что бы заметила я в сгорбленном силуэте сидящей на стуле мамы?

— Он умер от десколады, — сообщил Миро. — Сегодня утром. Эндрю только-только добрался туда.

— Не произноси этого имени, — сказала мама. Голос ее звучал хрипло от неумело скрываемого отчаяния.

— Он погиб как мученик, — продолжил Миро. — Погиб именно так, как того желал.

Мама неуклюже поднялась — впервые до Квары дошло, что мама уже старенькая. Она шла, пошатываясь, пока не остановилась перед Миро. И изо всей силы ударила его по лицу.

Это было невыносимо. Взрослая женщина, бьющая беззащитного калеку, это уже достаточно ужасно; но мама, бьющая Миро, который все их детство был защитником и спасителем… этого выдержать невозможно. Эля и Грего схватились с мест и оттянули ее, снова посадили на стул.

— Что ты делаешь! — завопила Эля. — Избиение Миро не вернет для нас Квимо!

— Это он, и этот камень у него в ухе! — крикнула мама. Она снова бросилась к Миро. Вопреки ее кажущейся слабости, ее с трудом сумели удержать. — Да что ты знаешь о том, как люди желают умирать!?

Квара была восхищена поведением брата. Он глядел на мать спокойно, хотя щека побагровела от удара.

— Я знаю, что смерть — это еще не самая страшная вещь на свете, — сказал он.

— Выйди из моего дома, — приказала мама.

Миро поднялся.

— Ты оплакиваешь не его, — сказал он. — Ты даже не знаешь, каким он был.

— Как ты смеешь мне говорить такое?

— Если бы ты его любила, то не пыталась бы его задерживать, — сказал Миро. Голос у него был тихий, он говорил нечетко, и его было трудно понять. Все слушали молча. Даже мама, в укоре тишины, поскольку слова эти были ужасны. — Только ты его не любишь. Ты не умеешь любить людей. Ты можешь ими только владеть. А поскольку они никогда не ведут себя точно так, как хотелось бы тебе, мама, то тебе всегда кажется, что тебе изменяют. А поскольку каждый, в конце концов, умирает, ты всегда чувствуешь себя обманутой. Только ты обманываешь сама, мама. Используешь нашу любовь к тебе, чтобы править нами.

— Миро, — перебила его Эля.

Квара узнала этот тон. Они снова были детьми, и Эля пыталась успокоить Миро, склонить его к тому, чтобы смягчить его мнение. Квара помнила, как Эля заговорила точно так же, когда отец избил маму, а Миро заявил: «Убью его. Он не переживет этой ночи». Теперь было точно то же самое. Миро говорил маме ужасные вещи; в словах его была убийственная сила. Только нав этот раз Эле не удалось его удержать, потому что слова уже прозвучали. Яд проник в маму, он искал подходящее сердце, чтобы сжечь его, превратив в золу.

— Слыхал, — рявкнул Грего. — Выматывайся отсюда.

— Ухожу. Но я сказал одну правду.

Грего подошел к Миро, схватил его за плечи и пихнул к двери.

— Ты не наш, — заявил он. — И ты не имеешь права что-либо нам говорить.

Квара втиснулась между ними, глянула прямо в лицо Грего.

— Если Миро не заслужил права голоса в этой семье, то мы уже и не семья!

— Это ты сказала, — буркнул Ольгадо.

— Убирайся с моего пути! — рявкнул Грего.

Кваре был знаком этот угрожающий тон, она слыхала его тысячи раз. Но теперь, стоя так близко, чувствуя на лице его дыхание, она поняла, что Грего просто не владеет собой. Что известие о смерти Квимо потрясло его до глубины души и в это мгновение он просто ненормален.