Сергей Абрамов - Новое платье короля [компиляция]

И верно — апологеты свободы, равенства и митинговых жестов.

— Вот мы и дома, — сказал Зрячий. — Сейчас пойдем в мой кабинетик, выпьем по сто граммов коньячку, хороший коньячок, «Bowen», финь шампань, закусим легонько и поговорим по душам.

— Слушай, я что-то не въезжаю, — даже не по-русски, а по-новорусски сказал Чернов. Перешел на английский: — То ты меня торопишь: уйти надо до утра, то — «выпьем-поговорим»… И потом, тебе ж в тюрьму возвращаться надо.

— Зачем? — удивился Зрячий. — Не надо вовсе. Я просто встречал тебя там. А уйти надо было из тюрьмы: там с утра обычно такая заваруха начинается — пукнуть по-тихому не получится.

Можно было в очередной (сотый? тысячный?) раз изумиться, но не стоило тратить сил. Они Чернову еще должны пригодиться, ему еще бегать и изумляться, бегать и изумляться, а то, что Зрячий запросто заскочил в тюремную камеру, чтоб дождаться там некоего легендарного Бегуна, который вот-вот в местное ПВ явится, попадет в лапы полиции, а из них — в каталажку, более того, заранее знал, что некий Бегун окажется в каталажке, — это здесь обыкновенно и рутинно до зевоты.

Пришел срок прекратить в очередной раз «стоять столбом». Пришел срок задавать вопросы и слушать ответы, тем более что Зрячий сам собирался что-то рассказывать. Для чего и на коньяк заманивал.

— Выпьем, говоришь? — спросил Чернов. — Отчего же не выпить. Дело славное. Я уж давно не бегаю, не опрокинув стаканчик-другой, особенно в ваших краях… — Не удержался, спросил: — А что, Зрячий, о моем прибытии объявляли заранее?

И получил ответ:

— Если бы! Узнал в последний момент. Пришлось буквально сквозь стены просачиваться, чтоб успеть. Но Сущему виднее, когда оповестить Зрячего. Я узнал и пошел…

Он говорил о Сущем, как о высоком, но понятном начальнике, который строг, справедлив и доступен для общения, с пиететом говорил, но без всяких там подхалимских придыханий.

— Ты с ним говорил? — Чернов понимал, что задает идиотский вопрос, но иначе не умел сформулировать свое любопытство, вызванное последним высказыванием собеседника.

Но оправдывал себя все той же сочиненной для собственного успокоения исторической аналогией: Моисей, в конце концов, тоже говорил с Богом…

Правда, роль Моисея Чернов не так давно приписал самому себе.

— Что ты несешь? — возмутился Зрячий, и Чернов видел, что возмущение не наигранно. — Кто с Ним может говорить? Это — нонсенс. Бегун, Сущий — не человек, не устройство, вообще — никто. Он — Сущий, то есть существующий, но где и в какой форме — это, Бегун, не для нашего с тобой умишки… Я просто в один момент понял, где мне немедленно надо быть. И зачем… — Засмеялся: — А ты любопытен, Бегун, любопытен не по чину, хотя чин у тебя вроде серьезный: Бегун… — Оборвал смех. — Почему ж тогда ты не любопытствуешь, куда попал?

Резонный вопрос. Сущий подождет. До времени коньяка, например.

— И куда я попал?

Это было тоже любопытно, и еще как!

— Ты находишься в информационном блоке Центра Сопротивления Виртуальности Мира, сокращенно ЦСВМ, — сообщил Зрячий, и прописные буквы заняли свои законные места.

У Чернова давно не осталось сил на удивление. В конце концов, когда живешь в сумасшедшем доме или сумасшедшем мире, то рано или поздно перестаешь замечать то, что свежего человека, только-только попавшего в этот дом или мир, прямо-таки сшибает с ног. А несвежий (пардон за некорректный термин) воспринимает все как должное. Вы кто, больной? Я Наполеон, доктор. Тогда поспешите в палату, больной, а то здесь сейчас начнется та-а-акое Ватерлоо. И жизнь продолжается, и ход ее плавен и невозмутим.

— Вот с этого места поподробнее, пожалуйста, — попросил Чернов Зрячего. — Я о вашем мире не знаю ничего. Я в нем пробегом, сам понимаешь… Что это за виртуальность такая? Память, к грусти моей, сильно ослабшая за последние дни, все же подсказывает мне парочку вариантов толкования термина. То ли это — мир, вообще не имеющий физического воплощения, то ли он все-таки возможен, но для его появления необходимы были определенные условия. Какой из вариантов более уместен, а, Зрячий?

— Подойдем к экрану, — вместо ответа сказал Зрячий и пошел к ближайшему пульту, за которым сидел один из стриженых. — Уступи-ка мне место, сынок, — ласково попросил его.

Стриженый с готовностью вскочил.

— Прошу вас, Старший… — Поинтересовался: — Стул для нашего гостя?

Чернов отметил на автомате: для парней Зрячий — не Зрячий, а Старший, а он, Чернов, гость не только одного Старшего, а общий. Отложил в копилку «ослабшей» памяти: вдруг пригодится…

Зрячий-Старший согласно кивнул парню, уселся за пульт, а стриженый мгновенно подкатил Чернову пластиковую табуреточку на колесах и отошел: Встал поодаль. Ждал, будут ли еще приказания.

— Два варианта, говоришь? — спросил Зрячий. — Давай проверим. Начнем с первого. Наш мир не существует в действительности, но лишь — результат чьего-то воображения, твоего, например. Чистой воды солипсизм, конечно, но почему бы и не проверить. — Он пощелкал кнопками на пульте, поиграл джойстиком, и на экране — вместо какого-то многомашинного перекрестка — возник… Вефиль. Родной, знакомый, желанный. — Ты знаешь этот город. Он прибыл сюда с тобой. Ты считаешь его виртуальным в первом значении, тобою названном?

Куда делся очкарик из камеры?.. Профессорские круглые очки оказались работающей деталью: рядом с Черновым сидел уверенный в себе и своем знании человек, эрудированный, умный, в меру наглый и в меру ироничный, а что до тюремной одежонки, так ведь и Чернов, считавший себя тоже умным и эрудированным, не в нобелевском фраке красовался. Два сапога — пара…

Впрочем, не исключено — он себе польстил: насчет двух сапог…

— Нет, конечно, — тем не менее ответил Чернов. — Во-первых, солипсизм мне чужд, я привык доверять своим ощущениям, а этот город, ставший в вашем МВП… я правильно произношу?.. аттракционом, мною, так сказать, исхожен, ощупан и, главное, он — причина моей заботы… Но поверь, Зрячий или Старший, не знаю, как мне тебя называть, поверь, что всякий термин несет в себе смысл. Я лишь назвал возможные по определению. Теперь подтверди либо опровергни любой из них или дай третий.

Ну чем он был сейчас хуже Зрячего? Два, знаете ли, ученых человека всегда улучат минутку-другую, чтоб обменяться взвешенными мнениями о том или ином научном или ненаучном явлении…

— А если нет третьего? — спросил Зрячий. — Если верны все варианты — а их может быть десятки или сотни! — и выбрать единственный невозможно?.. Ты ищешь в слове, произнесенном вечный смысл, но разве смысл слова вечен? Ты измерил своим сознанием причину заботы, свой город-странник, город-свою-ношу, но разве твое сознание константно? Все приходит, и все проходит, поток времени стремителен и непредсказуем, и уж тем более нельзя держаться в этом потоке за слова: их уносит, как щепки… Смотри, смотри… — Он повел джойстиком, и невидимые камеры слежения полетели вниз, нырнули в улицы, которые исходил, как он заявил, Чернов.