Всеволод Валюсинский - Пять бессмертных [Т. I]

— Нет, Боб, сегодня забыл, ничего не принес, — сказал он, смеясь, и вывернул карманы пиджака.

Боб внимательно осмотрел и обнюхал пустые карманы и, быстро помахивая коротким хвостиком, отошел с недовольным видом.

«Умен, бестия», — подумал Гаро. И с новым вниманием присмотрелся к формам его черепа. Лицевой скелет и линия лба сильно отличались от нормы среднего типа, свойственного этому виду овец. Короткая морда, более выпуклый лоб обратили на себя внимание Гаро. Особенно привлекали глаза, умные, красивые, как у породистой собаки.

— Боб! — позвал Гаро.

Тот сейчас же подбежал и так выразительно и осмысленно посмотрел ему в глаза, что Гаро стало не по себе.

Потрепав барана по голове, он вышел из питомника и направился в одну из верхних лабораторий. Везде было пусто и тихо. На дворе начинало смеркаться. Была осень, и дни становились короткими. Гаро опустил целлюлозовые шторы, дал свет и принялся за неоконченную работу.

Аэрон Карста и Геты описал огромный круг и возвращался обратно, когда Гета вытянутой рукой указала куда-то в сторону. Карст взглянул туда и увидел темно-голубой аэрон, несшийся над самой водой прямо к ним.

— Кто-нибудь из наших, — крикнул он на ухо Гете и сразу стал забирать выше. Второй аэрон взмыл кверху и полетел в том же направлении. Расстояние между самолетами стало не более двадцати метров. Сквозь опущенный боковой щит виднелась голова Лины с развевающимися по ветру волосами. Она улыбалась и махала рукой. Самолеты еще более сблизились. Лина кивала головой и размахивала по воздуху какой-то белой лентой.

Карст и Гета взглянули друг другу в глаза: он с усмешкой, она растерянно.

— Мой пояс, — произнесла одними губами Гета. Несмотря на шум мотора, Карст понял ее и болезненно рассмеялся.

Смеркалось.

Сделав у двух пар небольших собачек перекрестную пересадку, о которой Курганов говорил утром, он сам, а за ним и все мужчины (только Пфиценмейстер после продолжительной воздушной прогулки чувствовал себя усталым и заявил, что идет спать) собрались в одной из верхних комнат. Вечерело. В комнате горела одна зеленая лампочка. По углам прятались темные тени.

Курганов сел за стол. Он долго молчал. Никто не нарушал тишину. Не поднимая головы, он заговорил тихо, но внятно.

— Завтра утром Пфиценмейстер летит в Берлин. Я тоже с ним улетаю. Прежде чем меня здесь не будет, я должен выяснить вашу настоящую и будущую позицию в том… что всем присутствующим известно.

— Именно? — спросил Гаро.

Курганов не пошевелился. Остальные серьезно и с легким удивлением посмотрели на француза.

— Надеюсь, — продолжал Курганов, — что объяснять в чем дело не приходится; мне надо знать, кто, когда и как. Для этого мы здесь и собрались.

Уокер сквозь нависшие брови тяжело и не отрываясь смотрел в лицо Курганова. Он больше в этот момент был занят наблюдением над учителем, чем размышлениями над своей судьбой. Он еще не раздумывал по-настоящему о своей роли в развязке их работы, но чувствовал, что не сделает ни шагу назад. Он вообще был скор на решения, а теперь за последнее время уже успел свыкнуться и сжиться с мыслью о том будущем, которое Карста, например, леденило своим приближением. Он удивлялся тому самообладанию, с которым Курганов приступает к решительному вопросу.

«Да, — думал он, — опасен противник; сейчас цель нашей атаки — сама смерть».

— Проще говоря, — продолжал тем временем Курганов, — мы должны сейчас выяснить свои силы, свой боевой состав. Я поставлю вопрос прямо: кто из вас согласен принять участие в некоторой игре? Не забывайте, что нам нужно равное количество мужчин и женщин. А нас здесь пять и две. Поэтому от вашего решения зависит многое.

В комнате стало тихо. Только сквозь открытое окно доносилось блеяние барана. Вероятно, Боб выпрашивал сухари у своего покровителя Умо. Блеяние создавало впечатление мирной старой деревни, а сама станция со своими пристройками в сумерках осеннего вечера походила на уютную усадьбу.

Карст, сидевший все время с руками, прижатыми к глазам, первый нарушил молчание.

— Я думаю, — сказал он, — что… (он отнял от глаз руки и устало улыбнулся), что никто из нас не откажется от этой игры. Конечно, это будет нечто вроде лотереи. Так как нас здесь пять мужчин, то потребуется еще столько же женщин. Мы имеем только двух. В случае, если они обе примут участие, придется все же кого-то приглашать.

Он говорил спокойно, как о самых обыкновенных вещах. Только лоб его немного побелел и шрам резче выделялся блестящей, темной полоской. Остальные в знак согласия молча наклонили головы. Биррус, посмотрев на Гаро и Уокера, заметил:

— Пожалуй, и спрашивать не приходится. Мы все готовы. Но как Гета и Лина?

— Предоставьте это мне, — сказал Курганов, — я с ними поговорю особо. Конечно, от их решения зависит количество тех, кого мы должны пригласить. Если согласятся — трех, если нет — пять. Я сомневаюсь, чтобы они отказались. Да, сомневаюсь. Я уверен, что мне придется искать трех женщин. Я вернусь не скоро. Надо найти подходящих. Это не так легко. Задача осложняется необходимостью полной тайны. Во всяком случае план действия таков…

Курганов сдержанным, но резким голосом объяснил своим молчащим товарищам, как проще и удобнее совершить то, что ближе всего касалось человечества, но о чем никто не должен был знать.

— Если мы сейчас дадим проникнуть в мир хоть слуху о том, что делаем, человеческий смерч сметет нас с нашей дороги. Если же открыто обнародуем наше открытие, — море крови и ничего больше… Не забывайте Америку. Сейчас мир между Западом и Востоком, как в добрые старые времена, держится на кончике меча. Клин вышибают клином же. Когда Великий Восточный Союз Республик станет Всемирным, тогда только можно будет громко и открыто выступить, но и то не с тем, что имеем сейчас. Если теперь станет известно, что ценой жизни другого можно приобрести бессмертие, то кроме кошмара, который поднимется здесь, мы должны будем стать лицом к лицу с американским хищником. Он сразу протянет лапу и оценит наше открытие как великолепный, небывалый способ порабощения. Он захочет создать такой человеческий муравейник, где будут бессмертные господа и смертные рабы. Он сделает бессмертие привилегией своего класса, сосредоточит в своих руках и бессмертных мозгах науку, технику и искусство. Тогда поздно будет что-либо сделать. Конечно, он может и не выйти победителем из этой борьбы за жизнь. Но сама борьба при настоящих обоюдных силах может привести к тому, что некому будет воспользоваться желанным бессмертием. Если же победим мы, то эта победа будет куплена слишком дорогой ценой. Бессмертный человек — это страшная сила. Пока человечество еще делится на классы, эту синюю птицу нельзя выпускать из клетки. Не можем мы и тайно выступить с этим здесь, даже за колоннами Всесоюзного Совета, потому что… и стены имеют уши… и… не таково наше открытие, чтобы в его настоящем виде преподносить его кому бы то ни было. Мы только по добровольному жребию получим жизнь или смерть. Пока это дело только биологов. Те, кто останется жить, должны будут употребить свой бесконечный досуг на работу в том же направлении, найти другой, более дешевый способ победы над смертью и лишь тогда с великой осторожностью передать этот дар Великому Союзу и тем самым дать ему могучее средство для осуществления человеческих прав на всей Земле. В этом случае тоже будет борьба, но у нас самих не создастся того хаоса, который бы поднялся сейчас.