Радмило Анджелкович - В тени Сфинкса

Нильс порывисто прижал ее к себе.

— Мы же мертвые, Лида, понимаешь, давно мертвые! Нас еще тогда похоронили. С музыкой и речами. Это были не проводы, а похороны. Зина это почувствовала, потому и отказалась лететь. Она знала, что мертвым возврата нет.

Лида легонько отстранила его бороду, закрывшую ей пол-лица, и стала нежно ее поглаживать.

— Неправда. Это мы похоронили их, Нильс. Для нас перспектива возвращения была реальностью, а для них надежды дождаться нас не существовало.

— Мы мертвые, Лида, мумии, музейные чучела!

— Но не ты, тебя они дождались. И ты уже ее простил.

— Плохо, что нам не разрешили иметь детей.

Рука ее замерла, губы сжались. Он почувствовал, как в душе его шевельнулось что-то еще неосознанное. Он осторожно отстранил ее от себя. Лида присела на пятки. Он долго рассматривал свою измятую куртку, стараясь совладать с собой. Когда их глаза встретились, ему показалось, что ее глаза мертвы:

— Возвращаешься?

— Не туда, куда ты меня посылаешь. Перво-наперво сбрею бороду, потом запрошу Центр, когда вылетает следующий звездолет. Только бы было место.

— Нильс, ты спросишь только о себе? — остановил его ее вопрос, когда он уже был на аллее.

Он обернулся.

— Нет, только о тебе. И буду ждать, выберешь ли ты Нильса Вергова своим партнером.

Ее второй оклик остановил его уже на развилке.

— Нильс, ты не дал мне сказать. Мы не мертвые, Нильс, просто мы перестали лететь. Вот этого-то мы никак не можем постичь.

И она подняла вверх большой палец правой руки — астропилоты пользовались этим знаком, когда сообщали, что приборы в порядке, что все в твоем секторе спокойно. Беззвучный всплеск радости — всегда очаровательно неожиданный — озарил ее бледное лицо.

Он тоже поднял вверх большой палец.

Я отправлю его обратно; да, решение мое твердое, отправлю его обратно! Именно сейчас, когда есть такая возможность, когда мне, образно говоря, осталось поставить на место последнее реле. Сегодня приходила Регина, и от моих сомнений не осталось и следа. Она выглядела усталой, больной, лицо пожелтело.

— Он меня доконает, — сказала Регина, и в ее красивых карих глазах заплясали злые огоньки. — Это такой коварный, такой пронырливый человек — ты себе просто не представляешь.

Ее голос дрожал, руки, обычно спокойные, судорожно сцепились, веко правого глаза дергалось. Я понял, что дальше ждать не имею права. Еще пару дней, и точка — опыты мои почти завершены. Я вынужден признать: да, я допустил ошибку, и даже весьма серьезную, но кто же мог предугадать!..

Однако я все сделаю, чтобы загладить свою вину. Он отправится обратно, попадет к ним в руки, и они с ним живо расправятся. Не долго думая, поставят на бочку под большим дубом на дворцовой площади и вздернут!

Ему дали шанс, он им не воспользовался, и теперь у меня выбора нет. Я рассчитывал перехитрить историю, провести ее, исправив эту крохотную деталь, но это мне не удалось. Пройдет почти двести лет, думал я, не будет больше никаких титулов, никаких привилегий, и это послужит ему уроком. Но нет, нет и нет!

Люди вроде него — люди никчемные. Да что там никчемные — они просто опасны, и выносить их в состоянии только им подобные. Они считают, что, если обстоятельства благоприятствуют, им все дозволено. И дело не в имени, зовут ли такого граф Эрнст Август фон Франкенфельд-Бирнбах, как тогда, или просто Э.-А. Франкенфельд, как сегодня.

Я не просто испытывал к нему чувство расположения, отдаленно напоминающее симпатию, и дело не в великом научном эксперименте, меня не оставляла мысль: а ведь это будет для него более суровым, а следовательно, более действенным наказанием. Это наказание должно было помочь графу, изменив само его естество. И он, конечно, сначала сопротивлялся, выкручивался, пытался отбиваться руками и ногами. Но как же быстро он впоследствии перестроился, как приспособился, став совсем другим человеком и оставшись, в сущности, почти во всем прежним. Это могло бы даже внушить уважение, не будь оно чревато такими неприятностями. Его низость и наглость неистребимы; я допустил ошибку, но, к счастью, я в силах ее исправить.

Он был высокомерен с детства, что и неудивительно при его генеалогическом древе и воспитании. Я помню лишь отдельные подробности, слишком давно это было, к тому же тогда у меня хватало своих дел. Но кое-что все же не забылось, например история с солнечными колесами. Случилось это примерно в 1770 году, мне было тогда четырнадцать лет, а ему двенадцать или тринадцать. Его отец, старый граф, неуклюжий и брюзгливый великан, давал какие-то распоряжения моему отцу, дворцовому садовнику. Они обходили строевым шагом парк, а молодой господин решил тем временем обследовать мои владения, находившиеся в садовом сарайчике. Там, за дощатой перегородкой, у меня хранилась куча всякой всячины: чугунки и медные тазы, глиняные кружки, железные трубы, стеклянные сосуды и зеркала. В то время я делал ставку на зеркала, на силу солнечного света, и ничто иное меня не интересовало. Я рассчитывал с помощью отраженных солнечных лучей получить не только свет и тепло, но и солнечную энергию (конечно, тогда я употреблял более простые понятия). Для начала я придумал систему солнечных колес, которые, двигаясь попеременно, должны были привести в движение графскую карету. Задумка нелепейшая, теперь понимаю, но в то время я делал первые шаги, и гордость переполняла меня.

Франкенфельдам никогда не было дела до чувств других людей. Мои солнечные колеса ничего, кроме ехидства, в Эрнсте Августе-младшем не вызвали. Что значили для него изобретения и дух изобретательства? Его мир ограничивался лошадьми и легким охотничьим ружьем, которое он получил в подарок на день рождения. В сопровождении слуги он бродил по темно-зеленым перелескам за дворцом и охотился на диких голубей и кроликов. Это было его постоянным времяпрепровождением и единственной страстью.

— И с помощью этого вздора вы вознамерились покатить карету? — сказал он мне; он с младых ногтей приучился говорить языком взрослых. — Вот потеха! В кареты впрягают лошадей, это известно даже самому глупому крестьянину. Придется поговорить с вашим батюшкой, чтобы он послал вас ко мне форейтором. Займетесь по крайней мере чем-то полезным.

— Для карет не всегда будут нужны кони, — ответил я скромно, однако твердо, — подобно тому, как и для охоты уже давно придумано кое-что, кроме стрел и лука. Необходимо только пораскинуть умом, провести опыты и попытать счастья. Вот это я и называю полезными занятиями.