Джеймс Типтри-младший - Хьюстон, Хьюстон, как слышите?

Лоример озирает большой, но загроможденный вещами отсек, пытается различать голоса и при этом не замечать происходящего в собственном животе. Внутренности спазматически дергаются — это значит, вот-вот Лоримеру вспомнится какая-то мерзость. Сопротивляться бессмысленно, придется заново пережить тот давний момент.

Город Эванстон, средняя школа. Лоример вбежал — или его втолкнули? — в незнакомый туалет. Ширинка расстегнута, пенис в ладони. Он и сейчас видит обхватившие бледную кожу серебристые кромки застежки-молнии.

Внезапное затишье кругом. Силуэты до тошноты неправильны; лица обращаются к Лоримеру. Первый смешок, предшествующий взрыву хохота.

Девчонки. Он в женском туалете.

Сейчас, спустя многие годы, он криво, с содроганием улыбается и старается не смотреть на лица женщин. Над головой — плавные изгибы стен и потолка, вокруг — чужие и чуждые вещи: станок для бисероплетения, ткацкий станок двойняшек, поделки Анди из кожи, все заполонившая, будь она трижды проклята, лиана кудзу, куры… Миленько, уютненько. Но это клетка. В которой Лоример заперт пожизненно, без малейшего шанса на освобождение. Мирок, состоящий исключительно из того, что узник не переносит на дух. Аморфность бытия, абсурдность тесного общения. Игра-вопросник «Как хорошо вы меня знаете». Никогда ему не привыкнуть к этому, не приспособиться. Джинни: «Почему ты такой замкнутый, не поговоришь со мной?..»

«Джинни, любимая!» — невольно взывает он в пустоту. Но боль не приходит.

В размышления вторгается гогот Бада Гейрра. Балагур ведет с кем-то оживленную беседу, его не видно за выступом шпангоута. Зато Дейв на виду. Майор Норман Дэвис — в другом конце отсека, его бородатый профиль наклонен к миниатюрной смуглой женщине; Лоримеру не удается сфокусировать на ней взгляд. У Дейва странным образом уменьшилась и заострилась голова. Да если на то пошло, вся кают-компания выглядит нереально.

Взрыв кудахтанья — в подвешенной к «потолку» клетке расшумелась бентамка.

И тут до Лоримера доходит: он под воздействием наркотика.

Отчего-то догадка не вызывает возмущения. Сидящий по-турецки Лоример откидывается, а вернее, осторожно клонится назад — невесомость не располагает к резким движениям. Переводит взгляд на лицо женщины, с которой говорит. Конни. Констанция Морелос. Высокая, луноликая, в просторной зеленой пижаме. Вот ведь насмешка судьбы: он всегда не любил женской болтовни.

— Есть основания полагать, — произносит он, — что в определенном смысле нас здесь нет.

Прозвучало не слишком внятно, но она заинтересованно кивает. «Следит за моей реакцией, — говорит себе Лоример. — Женщины — прирожденные отравительницы».

Он что, это вслух сказал? Конни не переменилась в лице. Зрение обретает приятную четкость. Надо же, какая здоровая, чистая кожа у Морелос. За два проведенных в космосе года она не утратила коричневый загар. Конни работала на ферме, вспоминает Лоример. Поры крупные, но нет дряблости, свойственной, как он привык считать, женщинам ее лет.

— Ты, наверное, вообще никогда не красилась, — говорит он.

На ее лице непонимание.

— Румяна, тени, пудра? У тебя их нет?

— А-а… — Улыбка обнажает отколотый резец. — Да вроде у Анди есть.

— У Анди?

— Для спектаклей. Исторические пьесы. Анди по этой части специалист.

— Ах да, исторические пьесы…

У Лоримера как будто расширяется мозг, пропуская в себя свет. Приходит понимание, и это весьма активный процесс — мириады осколочков, фрагментиков живо складываются в картины. Это очень опасные картины, подсказывает подсознание. Но его как-то защищает наркоз. Вроде амфетаминового, что ли, — стимулирует, но не напрягает. Может, это здесь в порядке вещей, вроде ритуала — все закидываются хором? Нет, не похоже. Конни наблюдает за ним. Все наблюдают.

— Цыпочки космические, что-то я никак не врубаюсь!

Бад Гейрр заразительно смеется. Он дружелюбен и задорен, людям нравится его голос. Даже Лоримеру за два года не разонравился.

— Дома вас детки ждут, а вы тут со стариной Анди кувыркаетесь, вот как такое может быть?

В поле зрения вплывает Бад, одной рукой обнимая за плечи кого-то из двойни. Джуди Париж, решает Лоример. Сестер нелегко отличить друг от друга. Грудастая некрасивая молодуха пассивно дрейфует под углом к крупному телу Бада; полощется ткань желтой пижамы, лучами расходятся пряди черных волос.

К Баду и Джуди подплывает рыжая голова. Анди выглядит лет на шестнадцать, у него в руках большой зеленый космобольный мяч.

— Старина Анди! — Бад трясет головой, под густыми темными усами сверкают в улыбке зубы. — Когда мне было столько же лет, сколько нынче тебе, мужчины не разрешали своим женщинам со мной кувыркаться.

Конни чуть кривит губы. А в голове у Лоримера съезжаются друг к дружке, стыкуются фрагменты мозаики. «Я знаю, — думает он. — А знаешь ли ты, что я знаю?» В голове пустота и хрустальная прозрачность, и это, пожалуй, хорошо. Размышлять легче. Женщины… Разум не предлагает компактных обобщенных форм, только несколько говорящих голов в матрице общей несущественности. Конечно же, это люди. Биологическая необходимость. Но как же все… расплывчато? Бессмысленно?..

Эми, сестра, сопрано кон тремоло: «Разумеется, женщины смогут дать обществу не меньше, чем мужчины, если вы будете относиться к нам как к равным! Вот увидишь!»

А потом вышла вторым браком за того идиота. Да, теперь он видит.

— Кудзу, — произносит он в полный голос. — Лиана.

Конни улыбается. Почему они всегда улыбаются?

— Слышь, Дейв, — весело треплется Бад, — кто бы нас предупредил, что мы будем любоваться цыпочками в невесомости? Ар-тить-стико! У-у-уйи-и-и!

На другом краю отсека в его сторону оборачивается бородатая неулыбчивая голова.

— И все это досталось старине Анди. Тебе вредно, расти не будешь, парень!

Бад добродушно хлопает Анди по плечу, тот отлетает к шпангоуту.

Едва ли он пьян, думает Лоример о Баде, от сидра не окосеешь. Но вроде за ним не водится привычки корчить из себя киношного техасца.

Значит, наркотик.

— Слышь, только без обид, — переходит Бад на серьезный тон. — Я ведь не в дурном смысле, так что не держи зуб на неприлигеве… непривилегированного брата. Тут все девочки порядочные. Знаешь что? — это уже адресовано Джуди. — Тебе надо чуток марафет навести — потрясно будешь выглядеть. Я покажу, как это делается, старина Бадди в таких делах спец. Только чур не дуться! Для меня ты и так потрясная, чес-слово!

Одной рукой крепко обхватив ее за плечи, Бад выбрасывает вторую, чтобы обнять и Анди. Так втроем они и взлетают. Джуди возбуждена, широко улыбается. Сейчас она даже почти миловидна.