Алексей Бессонов - Концепция лжи

– Пей. А то я уже и так немного пьян.

– Я так и подумала, – немного нахмурилась та, но бутылку все же взяла. – Держи, – сказала Жасмин, возвращая ее после изрядного глотка. – Вообще, «Мартини» я предпочитаю с водкой.

– Увы, – вздохнул Леон. – В следующий раз. Как ты, кстати, замуж еще не вышла?

– За кого-о? – поразилась Жасмин. – К тому же, может, я тебя ждала.

Макрицкий подавился «Мартини» и поспешил вытащить курево.

– Второй раз, что показательно, – пробормотал он по-русски. – А ведь я даже не знаю, сколько тебе лет.

– Do hera, – ответила женщина и отвернулась. – Дай мне сигарету.

Леон протянул Жасмин пачку, посмотрел на нее, скосив глаза. В какой-то момент ему и впрямь показалось, что эта странная женщина намного старше, чем кажется. В животе снова вспух противный холодный ком, но наваждение сгинуло так же резко, как только что укололо его, и он отвел взгляд, пряча судорожный вздох.

– Почему ты не остался у меня тогда, в Риме? – спросила Жасмин. – Испугался?

– Я не так воспитан, – отшутился Леон. – Хотя принято считать, что для офицера это не свойственно. Просто… ну, если честно, мне не очень понравились твои друзья.

– А… – вяло махнула рукой женщина. – Эти… болтуны. А ты и сейчас придерживаешься своих тогдашних взглядов?

– Нет. У меня на глазах произошло слишком многое, и в итоге я имел возможность убедиться, что понятия, которые вбивали в меня начальники, на самом деле – полный бред. Все это выгодно всего лишь кучке бюрократов, вцепившихся, как клещи, в свои теплые местечки, и никому больше. Да и это не главное… Главное то, что впереди у нас тупик.

– Но есть люди, которые пытаются изменить сложившееся положение.

– Жасмин, – снова вздохнул Макрицкий, – меня агитировать не надо, я и так все прекрасно понимаю. Но вот сделать что-либо – увы. Ты же знаешь, что как офицер я должен быть абсолютно лоялен по отношению к любым решениям, принимаемым политическим руководством. Иначе мне не стоило и думать о службе.

Жасмин протянула руку к пакету, сделала несколько глотков и задумчиво подняла глаза к серому небу. Где-то за их спинами оглушительно закаркали вороны. Ежась от вдруг ударившего порыва ветра, Макрицкий подумал, что если она сейчас поднимется и уйдет, не говоря больше ни слова, то он, наверное будет счастлив. И… несчастен одновременно. Ему не хотелось расставаться с нею. Он знал, что после расставания долго еще будет думать о ней, вспоминая ее запах, слабый блеск ее глаз, линию мягкой полуулыбки в уголках ее губ – но понимал, что попытка постичь, познать непостижимое, может закончиться огромной болью. Зачем тогда?.. Иной на его месте, устыдившись подобных мыслей, принялся бы упрекать себя в малодушии, но, увы, потенциальные авантюристы отсеивались еще на стадии поступления в военно-учебные заведения, так или иначе связанные с космосом.

Вероятно, будь он сейчас абсолютно трезв, майор Макрицкий сам поднялся бы со скамьи и, проводив даму до такси, отправился домой привычно штудировать новостные ленты со всего мира.

Но он продолжал сидеть, глядя, как кружатся в темной воде бассейна осенние листья и не решаясь поднять глаза на элегантную светловолосую женщину рядом с собой.

– Вы загрустили, мой майор? – произнесла она.

– Нет, – мотнул головой Леон. – Просто осень…

– У тебя не очень получается лгать.

– Мне не положено по службе.

– А мечты?… Ты помнишь, как там, в Риме, ты говорил мне, что мечтаешь увидеть звездолеты?

«Один я уже увидел,» – подумал Леон и его передернуло.

– Боюсь, что мои мечты так ими и останутся.

– И ты не хочешь ничего делать для того, чтобы они стали реальностью? Тебе не приходило в голову, что каждый может делать что-то… на своем месте? А уж ты особенно.

– Что, интересно? – резко повернулся к ней Леон. – Кричать на каждом углу о том, что нам лгут? О том, что чертов Договор вернет нас назад в пещеры? Я полагаю, ты не считаешь меня тупым служакой, не способным понимать что-либо, что выходит за пределы его прямых обязанностей – но увы, даже я не способен хоть как-то повлиять на сегодняшнюю ситуацию. Все решают за меня, и мое единственное преимущество заключается в том, что о принятом решении я, быть может, узнаю раньше других.

– Ну, а если бы мог?

– Если бы! – Макрицкий встал со скамейки и заходил взад-вперед, разминая немного затекшие ноги. – Это банальность, Жасмин. Если бы мог… Я привык рассуждать в рамках реальности, а не фантазий.

– Вопросы решают люди, обладающие достаточной для этого компетентностью, – немного непонятно заявила Жасмин. – И насколько я знаю, сейчас идет борьба аргументов, не правда ли? Ты ведь сам знаешь, что могут существовать аргументы, способные мгновенно переломить ситуацию в нашу пользу. И если такой аргумент вдруг появится у тебя, в твоих руках – как ты поступишь?

– Что? – удивился Леон. – Аргумент?

– Но ведь ты, находясь здесь, в Москве, наверняка имеешь выходы на людей, оказывающих по роду своей службы решающее влияние на политических лидеров, ответственных за все, что может произойти?

– Я?

Макрицкий широко раскрыл глаза и попятился. Каблук его ботинка зацепился за какой-то выступ в асфальте, он раздраженно обернулся и… с размаху сел на задницу.

– Бля! Ой, мамочки…

Тупая боль в копчике на какое-то время парализовала его колени. Ругаясь и шипя, он попробовал встать, подскочившая к нему Жасмин нагнулась и протянула ему руку.

В этот момент в голове Леона вспыхнула необыкновенно яркая картина…

… темный коридор давно погибшего исследовательского комплекса, надвигающееся удушье, золотой свет, приближающийся словно ниоткуда, три фигуры в диковинных скафандрах, и – рука, протянутая ему. Рука в чешуйчатой черной перчатке.

Все детали происшедшего тогда , детали, которые он не раз тщетно пытался вспомнить, проявились вплоть до мелочей.

И главной деталью был гибкий изгиб фигуры в черном скафандре.

Тяжело дыша, Леон встал. Его сердце готово было выскочить из груди, и он, пряча от женщины свое волнение, нагнулся и принялся массировать ушибленный копчик.

– Тебе больно? – испуганно спросила Жасмин. – Ближайшая больница далеко отсюда?

– Ерунда, – ответил Макрицкий; он постепенно отходил, хотя по позвоночнику медленно ползла противная волна дрожи. – Сейчас все будет нормально. Дай мне отхлебнуть, и все сразу пройдет. В детстве я еще не так падал.

– Может, тебе не надо больше пить?

– Типично европейская глупость! Дай, говорю, бутылку!

Отвернувшись, он сделал несколько больших глотков, и ему сразу стало легче.

Я не мог ошибиться. Такого не бывает. Не мог… О, боже!

– Пойдем, наверное, – предложил он, бросая опустевшую бутылку в урну. – Я был бы рад пригласить тебя на чашку кофе, но видишь, как вышло… Давай, может, завтра? У тебя все тот же номер?