Кир Булычев - Марсианское зелье

– Еще захотел? Забыл, как тебе от меня позавчера попало?

Максимка удивился. Позавчера ему ни от кого, кроме отца, не попадало.

Белая рубашка доставала Максимке только до пупа, и он прикрылся поднятыми с земли, свернутыми в узел пижамными брюками.

– Из этих брюк мы тебе три пары сделаем, – пообещал подобревший Удалов, натягивая синие штанишки. – А теперь беги. И скажи Ксении, чтоб не беспокоилась. Я вернусь. Ясно?

– Ясно, – ответил Максим, который ничего не понял. Прикрываясь спереди пижамными штанами, он побежал по улице, и его беленькие ягодицы жалобно вздрагивали на бегу, вызывая в отце горькое, сиротливое чувство.

Дежурный лейтенант посмотрел на женщину. Она робко облокотилась о деревянный шаткий барьер. Слезы оставили на щеках искрящиеся под солнечным светом соляные дорожки.

– Сына у меня ограбили, – сказала она. – Только что. И муж скрылся. Удалов. Из ремконторы. Среди бела дня, в сквере.

– Разберемся, – успокоил лейтенант. – Только попрошу по порядку.

– У него рука сломанная, в гипсе, – сказала женщина. Она смотрела на лейтенанта требовательно. По соляным руслам струились ручейки слез.

– У кого? – спросил лейтенант.

– У Корнелия. Вот фотокарточка. Я принесла.

Женщина протянула лейтенанту фотографию – любительскую, серую. Там угадывалась она сама в центре. Рядом были полный невыразительный мужчина и мальчик, похожий на него.

– Средь бела дня, – продолжала женщина. – Я как раз к вам собралась, соседи посоветовали. А тут прибегает Максимка, без штанов. Синие такие были, на помочах…

Женщина широким движением сеятеля выбросила на барьер светлые в полоску пижамные штаны.

Лейтенант посмотрел на нее как обреченный…

– Может, напишете? – спросил он. – Все по порядку. Где, кто, что, у кого отнял, кто куда сбежал – только по порядку, и не волнуйтесь.

Говоря так, лейтенант подошел к графину с кипяченой водой, налил воды в граненый стакан, дал ей напиться.

Женщина пила, изливая выпитое слезами, писать отказывалась и все норовила рассказать лейтенанту яркие детали, упуская целое, ибо целое ей было уже известно.

Минут через десять лейтенант наконец понял, что два трагических события в жизни семьи Удаловых между собой не связаны. Муж пропал вечером, вернее, ночью; пришел из больницы, сослался на командировку и исчез в пижаме. Сына ограбили утром, только что, в скверике у Параскевы Пятницы, и ограбление было совершено малолетним преступником.

Разобравшись, лейтенант позвонил в больницу.

– Больной Удалов на излечении находится? – спросил он.

Подождал ответа, поблагодарил. Потом подумал и задал еще вопрос:

– А вы его выписывать не собирались?.. Ах так. Ночью? В двадцать три? Ясно.

Потом обратился к Удаловой.

– Правильно говорите, гражданка, – сказал он ей. – Ушел ваш супруг из больницы. В неизвестном направлении. Медперсонал предполагал, что домой. А вы думаете, что нет?

– Так и думаю, – ответила Удалова. – И еще сына ограбили. Оставили пижаму.

Лейтенант разложил пижамные штаны на столе.

– От взрослого человека, – показал он. – А вы говорите – ребенок.

– Я и сама не понимаю, – согласилась Удалова. – И мальчик такой правдивый. Тихий. Смирный. И штаны с помочами были. Синие. Вот как на этом.

Гражданка Удалова показала на мальчика в синих штанишках, вошедшего тем временем в помещение милиции и робко отпрянувшего к двери при виде Удаловой.

Ксения не узнала своего мужа. Не узнала она и штанов, принадлежавших ранее Максиму, ибо они пришлись Корнелию в самый раз.

– Так вы свою жалобу напишете? – спросил лейтенант.

– Напишу. Все как есть напишу, – сказала Ксения. – Только домой сбегаю и там напишу. Кормить сына надо.

При таком свидетельстве заботы жены о доме Корнелию захотелось плакать слезами раскаяния, но он удержался – не смел обратить на себя внимание.

– Тебе чего, мальчик? – спросил лейтенант, когда Удалова ушла писать заявление и кормить сына.

Удалов, почесывая ладонь, подошел к барьеру. Голова его белым курганчиком возвышалась над деревянными перилами, и ему пришлось стать на цыпочки, чтобы начать разговор с дежурным.

– Не тебе, а вам, – поправил Удалов. Когда себя не видел, как-то забывал о своих истинных размерах.

– Ну, вам, – не стал спорить лейтенант. – Говори, пацан.

– Дело государственной важности, – произнес Удалов и оробел.

– Молодец, – одобрил лейтенант. – Хорошо, когда дети о большом думают. Погляди, старшина, мы в его возрасте только футболом интересовались.

Старшина, сидевший в другом углу, согласился.

– Я поближе хочу, – сказал Удалов. – За барьер.

– Заходи, садись. И начинай, а то у меня дежурство кончается. Домой пора. Жена ждет, понимаешь?

Удалов это понимал. И кивнул головой сокрушенно.

Мальчик в слишком больших башмаках, завязанных, чтобы не упали, под коленками шнурками, вскарабкался на стул.

Лейтенант смотрел на мальчика с сочувствием. У него детей не было, но он их любил. И хоть дело мальчика касалось какой-нибудь малой несправедливости, обижать его лейтенант не хотел и слушал как взрослого.

– Существует заговор! – начал Удалов. – Я еще не знаю, кто его финансирует. Но может оказаться, что и не марсиане.

– Во дает. – Старшина поднялся со стула и подошел поближе.

– Шпиона видел? – ласково спросил лейтенант.

– Да вы послушайте! – воскликнул мальчик, и глаза его увлажнились. – Говорю, заговор. Я сам тому доказательство.

Лейтенант незаметно подмигнул старшине, но мальчик заметил это и сказал строго:

– Попрошу без подмигиваний, товарищ лейтенант. Они сейчас обсуждают дальнейшие планы. Со мной разделались, а что дальше, страшно подумать. Возможно, на очереди руководящие работники в районе и области.

– Во дает! – повторил старшина совсем тихо.

Он подумал, что жизнь ускоряет темпы, и если следить за прессой, то увидишь, что в западных странах психические заболевания приняли тревожный размах. Теперь подбираются к нам. А мальчика жалко.

– Ну а как тебя зовут, мальчик? – спросил лейтенант.

– Удалов, – ответил мальчик. – Корнелий Удалов. Мне сорок лет.

– Та-ак, – произнес лейтенант.

– Я женат, – продолжал Удалов, и лопоухое личико порозовело. – У меня сын, Максимка, в школу ходит.

Тут Удалова посетили воспоминания о преступлении против собственного ребенка, и он еще ярче зарделся.

– Та-ак, – протянул лейтенант. – Тоже, значит, Удалов.

Неожиданно во взоре его появилась пронзительность.

И он спросил отрывисто:

– А штаны с тебя в парке сняли?

– Какие штаны?

– А мамаша твоя с жалобой приходила?

– Так она же меня не узнала! – взмолился Удалов. – Потому что я не сын, а муж. Только меня превратили в ребенка, в мальчика. Я про это и говорю. А вы не верите. Если бы я был сын, то меня бы она узнала. А я муж, и она меня не узнала. Понятно?