Юлий Буркин - Мама, я люблю дракона (сборник)

Сквозь слезы Маша взглянула на Алку и увидела, что та плачет тоже.

– Я же говорила тебе, Машка. Какая же ты глупая и жестокая…

Мобильник запикал снова. Маша поспешно перелистнула на новое сообщение.

«Здравствуй, Мария. Я почти уверен, что ты никогда не прочтешь того, что я сейчас пишу, и все-таки здравствуй…»

Все верно, Атос ведь написал, что компьютер отправляет это сообщение непрерывно… Маша вскочила, схватила сумочку, вытряхнула ее содержимое на постель и нашла затрепанный блокнот:

– У меня должен быть записан его номер. Сейчас, сейчас… Вот он! 32-12-43. Номер и адрес. Вот!

Дрожащие руки не позволяли поменять на трубке режимы, но, в конце концов, Маше удалось это. Она набрала номер.

– Да? – отозвался немолодой женский голос, видимо, Лешиной мамы.

– Здравствуйте. Леша дома?

– Дома. А кто его спрашивает?

– Это его знакомая. Вы можете позвать его?

– Вы знаете, к нему только что пришли какие-то люди, и они вместе заперлись в комнате. Но я сейчас попробую…

– А вы не знаете, что это за люди?

– Нет, Леша сказал, что это ленинградские друзья. А его ленинградских друзей я не знаю. – По интонации чувствовалось, что «друзья» эти матери не понравились.

– Подождите! Пожалуйста, скажите, как выглядят эти люди?

– Если честно, они выглядят как настоящие бандиты.

Не дослушав. Маша бросила трубку и, бегом вернувшись в комнату, принялась лихорадочно одеваться.

– Куда? – спросила Алка.

– Они нашли его. Нужно выручать.

– Но что ты можешь?!

– Я могу ВСЕ!!!

– Я – с тобой.

… Когда такси въезжало в его двор, они увидели, как трое человек (Маша узнала их – Копченый, Слон и Али-Баба) выбежали из подъезда, сели в машину и та, с места взяв приличную скорость, промчалась мимо. У Маши мелькнула мысль о том, что вот ведь как странно устроена жизнь: она-то была уверена, что никогда больше не увидит этих людей, что отныне дни и ночи ее будут спокойны и размеренны; может быть, немного скучноваты, но так по-домашнему удобны. И вдруг – очередной поворот и очередная гонка.

Подруги через ступеньку пролетели три этажа. Маша нажала кнопку звонка. И тут из-за двери раздался женский крик. Леденящий душу крик отчаяния и безысходности.

Переглянувшись, они, не прекращая звонить, принялись что есть силы колотить в дверь. И дверь открылась. Не слишком старая, но уже совсем седая женщина с неуловимо знакомыми Маше чертами стояла на пороге, трясущейся рукой указывая на дверь комнаты в конце коридора.

Атос, с искаженным от боли лицом и закрытыми глазами, лежал спиной на ковре и обеими руками сжимал рукоятку ножа, вонзенного ему в живот. Было непонятно, жив он еще или нет. Маша упала перед ним на колени, подсунула левую руку ему под голову и попыталась приподнять ее. Он застонал и открыл глаза.

– «Скорую»! Скорее врачей! – закричала Алка.

– Я уже вызвала, – бесцветным голосом сообщила мать. – И «скорую», и милицию.

– Маша? – прохрипел Атос.

– Да, да! Это я, Леша, милый! Только ты не умирай, ладно? Сейчас придут врачи, они все умеют. Только не закрывай глаза! Я люблю тебя, слышишь? Я все тебе простила! Да я никогда и не сердилась по-настоящему! Я люблю тебя!

– Я совсем не вижу тебя. – Он говорил с трудом, делая долгие паузы между фразами. – И я ненавижу себя за то, что не могу тебя видеть… Если на свете есть Бог, он не допустит, чтобы я умер, так и не увидев тебя… В этом платье… Я ниразу не видел тебя в платье. Ты в нем, наверное, очень красивая. Я ненавижу себя…

– Не надо, не думай о плохом. Думай о том, что я люблю тебя…

Так говорили они, снова и снова повторяя слова любви, слова раскаяния и отчаяния. Атос то терял сознание, то вновь приходил в себя, но паузы эти становились все длиннее, а голос все слабее. Наконец, очнувшись в очередной раз, он еще раз повторил: «Видеть тебя…» – и впал в беспамятство окончательно. Маша плакала, рукой вытирая свои слезы с его лица…

– Позвольте!

Она обернулась и увидела белый халат. Доктор прощупал пульс, приложил ухо к сердцу, затем скомандовал санитарам: «Скорее, в машину!»

– Доктор, – спросила Алка, семеня за врачом, – он будет жить?

– Трудно сказать наверняка. У обычного человека шансов не было бы вовсе. Но этот юноша, судя по сложению, спортсмен, не будем терять надежды…

Кто-то тронул Машу за плечо. Маша, всё еще сидящая на полу, подняла голову и увидела неприятное, с цепкими глазами рябое лицо мужчины, склонившегося над ней.

– Моя фамилия – Зыков, зовут – Андрей Васильевич. Я следователь. Я хотел бы поговорить с вами.

– Здесь?

– Можно и здесь. Но лучше давайте уйдем отсюда.

Маша поднялась и двинулась за мужчиной. И тут, горячо дыша ей в ухо, зашептала Алка:

– Маша, исчезни! Ты же можешь! Зачем тебе следователь? Исчезни!

Маша остановилась. Обернулась к Алке, словно желая что-то сказать…

– Машка, – шептала Алка, когда они спускались по лестнице, – не глупи. Сейчас, может быть, первый случай, когда это действительно нужно. У тебя будет куча неприятностей. Исчезни!

Почему она не становится невидимой? Она и сама еще не успела осмыслить это. Хотя… Что принес ей ее «божественный дар»? Что, кроме боли? «Просто невидимка не воспринимается как человек, он воспринимается как явление, даже как стихийное бедствие…» – вспомнила Маша слова из послания Атоса. Она потеряла дом и друзей, она потеряла себя – ту, какой бы ей хотелось быть… Человек, которого она любит, предал ее. А сейчас, когда она смогла простить его, он умирает…

Когда-то она должна остановиться!

В бежевой «Волге», к которой подвел ее следователь, уже сидела Лешина мать. «Осень, – почему-то вдруг подумала Мария, – наступает осень». И тут же поняла, откуда взялась эта мысль: тополя шумели так, словно огромный невидимка, раздувая щеки, старался вырвать их с корнем.

Очень, очень не нравились центавряне представителю комиссии ООН по контактам господину Кэндзё Такахиро. Они не понравились ему сразу, как только два года назад появились в околоземном пространстве. По его ощущению они излучали угрозу, и он не мог понять, почему этого не чувствуют поголовно все остальные люди. И за работу эту он взялся именно затем, чтобы предотвратить надвигающуюся опасность, самой неприятной особенностью которой было то, что пока так и не выяснилось, в чем же она состоит.

Еще центавряне не нравились господину Такахиро тем, что напоминали ему его собственных предков. Не внешне, конечно. Хотя внешне они ему тоже не нравились. Внешне они походили на людей, которых кто-то пытался вылепить их хлебного мякиша, но бросил это занятие на полпути. Ассиметричные контуры, шершавая серая кожа, разные глаза: один основной, другой – «объёмно-вспомогательный». Все это оскорбляло эстетическое чувство господина Такахиро, хотя он и знал, что большинство людей к их облику привыкли, а кое-кто из авангарда творческой элиты провозглашает их чуть ли не идеалом красоты.