Юлий Буркин - Мама, я люблю дракона (сборник)

– Хлопец, – позвали слева, – подь сюда, тут возле меня место свободное имеется.

– Не ходи к нему, симпатичный, – снова встрял писклявый, – не ходи, он голубой.

Вокруг опять заржали, а я, стиснув зубы, прошел к пустой кровати, бросил под нее чемодан и, под шутки и прибаутки, разложил постель. Потом, стараясь не глядеть по сторонам, разделся, лег и закрыл глаза. Все в голове перепуталось. Я вдруг снова почувствовал себя восемнадцатилетним «салабоном», только-только прибывшим в войска. Но утро вечера мудренее. Институт дураков, значит. Ну, спасибо тебе, начальничек, спасибо. Я тебе это припомню еще, козел.

И вот с такой приятной мыслью я погрузился в сон. Снилась Элька. Как всегда.

Уши терзает консервно-баночный трезвон. Потом – тишина. Потом, – «Подъем!!!» – гремит командирский голос. Не сразу понимаю, где нахожусь. Сажусь на койке. Напротив добродушно усмехается немолодой уже полный усатый дядька. Потянувшись, он подмигивает мне:

– Вставай, проклятием заклейменный, жор стынет, – и подал мне руку, знакомясь: – Юра.

– Слава, – ответил я на рукопожатие. – Я не понял, это армия что ли? Сборы?

– Еще никто ничего не знает. Я сам позавчера только приехал. И остальные хлопцы – вчера-позавчера. А что это такое, что тут делать будем – шут его знает. Одно только успели выяснить, что все мы из разных, ныне захудалых, НИИ.

– Хоть старший-то тут есть кто?

– Я старший. По возрасту. И по званию: я майор в отставке, то есть, в запасе.

Информация, конечно, исчерпывающая. Я не нашелся, что сказать, протянул только «ну-ну» и стал одеваться. А майор в запасе Юра зыкнул тем самым командирским голосом, который меня разбудил:

– Выходи строиться на завтрак!

Столовая оказалась на удивление цивильной. Только окна – с решетками. Как и все здесь окна. И люди при дневном свете выглядели вовсе не «казарменными хулиганами», а «очень даже вполне», как выражается Элька.

На вопрос «куда платить?» вместо ответа румяная повариха крикнула вглубь кухни русско-народным голосом:

– Варвара, слышь?! Тут дурак-то один, платить куда, спрашивает! – и залилась глумливым мелодичным смехом. Невидимая из зала Варвара вторила ей – сперва в унисон, потом – в терцию, а потом и сама высказалась:

– Видать, думает, в ресторан угодил!..

И тут уж они впали в такое безудержное веселье, что я поспешил ретироваться. На «дурака» я не обиделся, я уже понял, что слово это не является здесь определением уровня интеллекта, а уж тем более – ругательством. Служит оно здесь, скорее, неким профессиональным термином или обозначением некоего социального статуса; вроде как «студент» или «военный». К таким словечкам быстро привыкаешь и перестаешь их замечать. Один мой бывший одноклассник, врач-психиатр, рассказывал, как совершенно измотанный он забрел после работы в магазин, подошел к небольшой очереди у прилавка отдела, торгующего спиртным, и спросил: «Больной, вы крайний?»

За один со мной столик сели Юра и еще двое. Один – типичный сельский учитель – патологически вежливый сухонький мужчина в очках, в потертом коричневом костюме, в вязаном жилете и галстуке. «Борис Яковлевич Рипкин, – представился он, – сотрудник кардиологического центра». Другой – гривастый и широкий, с толстыми губами, толстым носом и маленькими бездонными голубыми глазками. Обтерев о штаны пальцы-колбаски, он поочередно протянул нам руку, сообщая: «Жора – ядерщик. Ядерщик – Жора».

Познакомились. Разговорились.

– Итак, Слава – электричество, Жора – ядерная физика, Юрий Николаевич – хладоустановки и мои «сердечные дела». Какая связь? – размышлял вслух Борис Яковлевич, – что общего? Почему мы все оказались здесь? Чья это нелепая выходка?

– И чего они обзываются? – подхватил Жора. – Заладили: дураки, дураки… Я же и стукнуть могу. Сами дураки.

– Лично я не собираюсь искать ответы на эти вопросы, – заявил я, – просто, сегодня же поеду домой.

Мои сотрапезники переглянулись, смущенно посмеиваясь, так, словно я ляпнул что-то уж очень неприличное. Майор Юра Похлопал меня по плечу:

– Ты что ж, не бачил ничего?

– А что я должен был «бачить»?

– А часовых. И колючую проволоку.

Вот тебе и раз.

– Вы это серьезно?

– Нет, что вы, милейший, мы тут все шутники собрались, – язвительно сказал Борис Яковлевич. – А вот они там, на вышках, шутить, по-моему, не собираются.

– Что же вы не возмущаетесь, не требуете разъяснений?

– У кого?

– Ну… не знаю. Вот, хотя бы у нее, – кивнул я на повариху.

– Баба, она – дура, – веско сказал Жора, – она знать ничего не знает. И не хочет. У нее пропуск есть, часовые на нее и не смотрят. А сама она ни черта не знает.

– Бред собачий, – я отодвинул недоеденный от расстройства шницель. И тут в дверях появился высокий, худощавый, абсолютно лысый человек. Где-то я его видел раньше. Был он одет в ковбойку, в брезентовые штаны, а на ремне висела кобура. И он сразу стал центром внимания. Обведя помещение своими ярко-зелеными глазами, какие бывают у очень рыжих людей (а он может быть и был рыжим, пока не стал лысым?) он объявил:

– Господа ученые. Думаю, все вы жаждете узнать, куда и зачем вы прибыли. – И, выдержав эффектную паузу, закончил: – Следуйте за мной.

… – Звать меня Григорий Ефимович, фамилия – Зонов, – представился лысый супермен, когда мы неровной шеренгой выстроились вдоль стены коридора. – Прошу запомнить, Григорий Ефимович Зонов, – повторил он. – Я – заведующий нового отделения АН РФ – «Института души и разума», сокращенно – НИИ ДУРА. Я – такой же ученый, как и вы…

– То-то, начальник, у тебя пушка на боку, – ехидно выкрикнул уже знакомый мне писклявый голос, и строй загалдел.

– Тише! – гаркнул майор Юра, – давайте сперва выслушаем.

Зонов терпеливо дождался тишины.

– Понимаю, вы возмущены. Но считаться со мной вам придется. Сообщить вам я могу немного. Но это тот минимум, который вы знать обязаны. На сегодняшний день вы – участники крупномасштабного эксперимента. Для чистоты его вы не должны знать ни сути его, ни цели, ни сроков проведения. Но сроки эти согласованы с вашим начальством.

Вот где я его видел! У шефа, месяц назад. Еще удивился, чего они так смущенно притихли, когда я заглянул. Заговорщики, блин! Выходит, шеф-то меня элементарно в рабство продал!

– Но позвольте! – вскричал Борис Яковлевич. – Рано или поздно мы ведь все-таки выйдем отсюда. Надеюсь, вы нас не собираетесь «того»? «Для чистоты эксперимента»? – испугавшись собственной смелости, он смутился, снял очки и принялся полой пиджака протирать их стекла. Но, взгромоздив их на нос, опять обрел уверенность: – И когда мы освободимся, вам придется ответить за эту глупую выходку!

– А может быть, снова тридцать седьмой? – негромко высказал предположение кто-то. – Отдемократились?