Юлий Буркин - Ежики в ночи

– Как ежик, да?

Надо же. Я ведь тогда точно так же подумал.

– А помнишь мультик – «Ежик в тумане?» – почему-то вдруг спросил я.

– Конечно. Классный, правда?

– Да. Он про заплатинских «пациентов».

– А, по-моему, он – обо всех нас.

А ведь, выходит, все мы, действительно, под богом ходим. Я говорю – о пациентах, она – обо всех нас… Одно мне непонятно:

– Вот я чего не пойму: зачем вообще им понадобилось «убирать» кого-то? Хотя, может быть, дело в ограниченности количества ячеек машины? Высосали человека и выкинули. Освободили место для кого-то еще. Для Джона, например.

– А потом они и его так же, да? Мне такой прогресс что-то не нравится. Всех нас они так…

– Или «оно»?

Сладко посапывая на моем плече, Офелия видела, наверное, уже десятый сон, а мне все не спалось. Я пытался представить себя одним из трехсот «пациентов» «Башки». Вернее – не одним из трехсот, а всеми тремя сотнями сразу.

Человек существует только относительно человечества. Обладать знаниями ВСЕХ людей – не значит ли это – знать ВСЕ? То же и с чувствами, то же и с материальными благами.

Но почему я говорю – «все»? Речь пока идет о каких-то трех сотнях… Да потому что «экстенсивный путь развития» должен стать основным для этого существа. Ведь породившее его стремление к знанию – его главное стремление. А насколько проще прирастить к себе, например, еще и опытного юриста, нежели изучить юриспруденцию; и речь идет не только о науках, но и о житейском опыте, об особенностях личностей, за которыми «оно» неизбежно станет охотиться, обогащая свою «коллективную личность».

Интересно, кстати, каким образом сам Заплатин стал «абонентом» «Башки»? Сомнений на этот счет у меня нет: его «белесый» взгляд, его «телепатические» способности, его разговоры через посредника-»Валеру»… Понять можно: пожилой человек, всю жизнь стремящийся к знаниям, проживший уже свой век. А тут – возможность как бы вобрать в себя сотни жизней.

Возможно, подобные приборы будут строиться во многих местах, а затем соединяться друг с другом. Кабельной связью, к примеру, или спутниковой. Или сумеют значительно увеличить мощность «Башки», диапазон ее действия… Но я почему-то уверен, что на «нейроколхозах» (так и лезут формулировки из обществоведения) дело не остановится. Рано или поздно – объединятся ВСЕ.

И вот я нахожусь одновременно в Австралии и в Гренландии, в Белоруссии и на Гавайях. Я – все. Я – бессмертен (отмирают только «клетки», но рождаются новые). Я люблю и ненавижу. Но любить могу только себя и ненавидеть – себя. Я отношусь к каждому отдельному человеку, как Собор Парижской Богоматери относится к отдельному кирпичику. Взгляд мой направлен в себя и во Вселенную. Суждения мои объективны, ибо являются результатом столкновения и слияния миллиардов мнений. Я – сама Диалектика. Я – единственный владелец мира… Выходит, я – Бог. Бог? Вот, значит, откуда появилось в моем бреду это словцо – «аллилуйя».

И все же я понимал, что по-настоящему почувствовать себя чуть ли не всем человечеством одновременно я, конечно же, не смогу. ВСЕ и НИЧЕГО – суть одно и то же. И нужно ли это – во имя сомнительного прогресса толпу людей – счастливых и несчастных, подлых и великодушных, знающих боль и нежность – превращать в безликую массу? Но почему в безликую? Скорее – в тысячеликую. Каждый из членов этого «сообщества» приобретает в миллиарды раз больше, чем теряет. Вот оно – искушение.

Вот еще что. Можно себе представить это существо, так сказать, на первом этапе: сначала – просто совокупность, затем – синтез. А каким оно станет в дальнейшем, развившись? Как будут включаться в него дети, еще не имеющие своего опыта, еще не сформировавшиеся, как личности? Они сразу станут клетками многоклеточного организма, выходит, в их психологии уже не будет ничего человеческого?

Кстати, очень похожие мысли у меня возникали уже однажды. Когда Деда Слава в своей каморке рисовал нам с Джоном картину торжества генетики, говорил о необходимости «исправить» человечество. Заманчиво, конечно, не болеть, жить лет двести, быть поголовно умными, сильными и красивыми… Но как быть с человечеством «прежним»? «Суперлюдям» будущего Деды Славы наша история покажется историей болезни, а наша культура – дурными фантазиями.

Перечеркнуть все, что было. То же задумал и Геворкян. И мне понятно, отчего Деда Слава, непоколебимый в своем «научном оптимизме», принял путь Заплатина. «Нейрокоммунизм» – воплощение его мечты модернизировать человечество. Евгеника – интенсивный способ, нейрокоммунизм – экстенсивный; суть – одна… Морально он давно был готов к переделке своей личности и желал ее.

Я осторожно сполз с дивана, чтобы взять сигареты, но Леля проснулась-таки:

– Ты куда?

– Спи-спи, я сейчас.

– Ты в туалет?

– Нет, курить хочу, не могу.

– Я прикурил, взял пепельницу и снова забрался в постель. Офелия лежала с открытыми глазами.

– Как ты все-таки думаешь, – спросил я, – объединение людей «по Заплатину» нужно или нет?

– Нет, – отрезала она. – Я хочу быть человеком.

– То есть, ты так дорожишь своей личностью, что не желаешь с ней расставаться, даже если это – требование исторического развития?

– Расстаться с личностью, по-моему, значит – исчезнуть. А я не хочу. А насчет исторического развития, Чернобыль – тоже его продукт. Так?

– Выходит, ты ставишь две эти вещи на один уровень?

– Тут страшнее.

– Деда Слава рассказывал, как участвовал в раскулачивании. Кулаки не просто не хотели отдавать свою собственность – они не могли. Крестьяне столетиями были воспитаны: все, что мне принадлежит – часть моего существа. Недаром же говорят «частнособственнические ИНСТИНКТЫ».

– Даже если все это и правильно, – медленно начала Офелия, по-видимому, желая четче сформулировать мысль, – все равно, если бы я могла, я бы взорвала к чертовой матери эту «Башку». Наверное, я сейчас представляю собой «силы реакции», но я уверена, что я права.

Взрывом тут ничего не изменишь, я думаю.

«Зеленая лампа и грязный стол, правила над столом…» Сторож Семенов трясется мелкой дрожью, до кишок пробираемый похмельной жутью.

– И все-таки никак мы, товарищ Семенов, не можем разобраться с этим вашим делом, – говорю я.

– С каким таким делом? – подозрительно гундосит тот.

– Письмо вы нам в редакцию прислали. Мол, издиются тут над вами…

– А ты, сынок, язык-то не ломай, грамотный, небось. «Издеваются» – говорить надо. А ежели у меня привычка такая, «издиются», говорить, так передразнивать необязательно вовсе.

Я смутился:

– Честное слово, не хотел вас обидеть…

– А насчет письма, я вам вот чего скажу: выбросьте вы это письмо. Выпимши я его писал. Осерчал я очень. Все ж таки тридцать лет почти, верой и правдой, а тут – нате вам: прямое неуважение…