Александр Бушков - Волчье солнышко

В четырнадцать часов тридцать семь минут неэвклидово пространство напряглось, лопнуло на несколько десятков секунд, и сквозь образовавшуюся щель Даниил вернулся в свой мир.

Его давно уже перестали ждать, лаборатория была пуста, и на дежурстве у генератора перехода пребывал желторотый практикант. Он упоенно читал Дрюона и даже не посмотрел на обвитую спиралью раму «двери», когда мелодично мяукнул сигнал. Он поднял голову, лишь услышав шаги. Последовала немая сцена.

Даниил обнаружил свой портрет, висящий над пультом – очевидно, для того, чтобы опознать любого чужака, вздумай только тот сунуться с той стороны… Слава богу, портрет был пока что без черной ленточки. Взглянул на календарь – все правильно, двадцать четвертое сентября. Время в обоих мирах текло строго параллельно.

Отмахнувшись от студента, кинувшегося было с поздравлениями и расспросами, Даниил пошел к двери и слышал, как практикант восторженно орет в телефонную трубку.

Его серые «Жигули» стояли в гараже на прежнем месте. Даниил выехал на шоссе и помчался к Киеву, превышая дозволенную скорость, нагло обгоняя с заходом на встречную полосу. Он ехал сквозь коридор взглядов и лиц, которые видел только он, не хотел думать ни о чем и ничего не хотел желать. Мельком вспомнил, что пришла осень и снова по-всегдашнему зарядят косые, занудные, бесконечные дожди.

Чаще всего всплывало лицо Ирины, печальные серые глаза ничего сейчас не обещали и не просили.

– Ирина, – сказал он, – ведь я любил тебя.

– И убил, – сказала Ирина. – А я так просила тебя хоть что-то сделать. Ведь можно было что-то сделать…

– Ирина, – сказал он, – а какое право я имел что-то у вас менять? Каждому свое…

– Но разве подлость изменяется в зависимости от порядкового номера пространства? – спросила Ирина. – Мерзавец – везде мерзавец… Мне-то все равно, меня уже нет и никогда больше не будет, а вот ты…

«Ирина!» – закричал он.

Напрасно. Ее уже не было. Совсем. Серая машина летела по мокрому, усыпанному грязными осенними листьями шоссе, мелькали синие таблички с белыми надписями, с обеих сторон был багряно-золотой, прекрасный в каждогоднем умирании лес, вечный Осирис, а сверху – скучное серое небо с одиноким, пугливо сжавшимся клочком голубизны. В такой день поневоле вспо-миналось, что нет больше Владимира Высоцкого, что на Новодевичьем торчит черная колонна и белая колонна, а бюст – между; что некий военный летчик родом из Тулы взорвался на стартовой площадке и оттого не стал Первым; что прежде Евы была Лилит.

А Даниил не знал, осталось ли что-то, ради чего следует жить, и мысленно выл от страха, ожидая, что вслед за Ириной к нему придут другие, что с ним станут говорить Милена, Женя, Пашка Хрусталев, Резидент…

Забыть, что сон, которым ты забавлялся, как погремушкой, стрелял в других настоящими пулями и убивал их всерьез, живых, теплых… Забыть?

Руки на руле ни чуточки не дрожали – хотя бы в эти минуты нужно было проявить решительность и волю. Тем более что впереди с каждой секундой рос, увеличивался такой подходящий тупой капот…

И Даниил втоптал педаль газа до предела.

Глаза у водителя встречного «Камаза» стали квадратными.

«Институт Шальных Физических Теорий с глубоким прискорбием сообщает, что двадцать четвертого сентября в автомобильной катастрофе трагически погиб инженер-испытатель, кандидат физико-математических наук Д. И. Батурин. Смерть преждевременно вырвала… внес неоценимый… память сохранится… награжден посмертно… неутешные… талантливый исследователь и подлинный ученый… скорбь…»

«МОНАШЕК, МОНАШЕК, ТЕБЕ ПРЕДСТОЯЛ ТРУДНЫЙ ПУТЬ…»