Александр Абрамов - Всадники ниоткуда. Повести, рассказы [Авторский сборник]

Я остановил «корвет» со скрежетом, знакомым всем владельцам окрестных бензоколонок.

— Привет, Фрич. Что случилось с городом?

Мне показалось, что Фрич не узнал меня. Без обычной своей услужливой расторопности он шагнул к нам, шагнул как-то неуверенно, словно человек, вошедший в ярко освещённую комнату из ночной темноты. Ещё более поразили меня его глаза: неподвижные, будто мёртвые, они смотрели не на нас, а сквозь нас. Он остановился, не дойдя до машины.

— Доброе утро, сэр, — произнёс он глухим, безразличным голосом.

Фамилии моей он не назвал.

— Что с городом?! — заревел я. — Крылья, что ли, у него появились?

— Не понимаю, сэр, — так же монотонно и безразлично ответил Фрич. — Что вам угодно, сэр?

Нет, это был не Фрич.

— Куда девался мотель старика Джонсона? — спросил я, еле сдерживаясь.

Он повторил без улыбки:

— Мотель старика Джонсона? Не знаю, сэр. — Он шагнул ближе и уже с улыбкой, но до того искусственной, что мне на миг стало страшно, прибавил: — Вас обслужить, сэр? Масло? Бензин?

— Ладно, — сказал я. — Разберёмся. Поехали, Митч.

Отъезжая от бензоколонки, я обернулся. Фрич по-прежнему стоял у дороги, провожая нас холодными, застывшими глазами покойника.

— Что это с ним? — спросил Митчелл. — С утра, что ли, набрался?

Но я знал, что Фрич не пьёт ничего, кроме пепси-колы. Не хмельное бродило в нём — нечеловеческое.

— Кукла, — пробормотал я, — заводная кукла. «Не знаю, сэр. Могу вас обслужить, сэр. Что вам угодно, сэр».

Ты знаешь, что я не трус, Юри, но, честное слово, сердце сжалось от предчувствия чего-то недоброго. Слишком много непонятных случайностей, хуже, чем тогда в Антарктике. Признаться, даже хотелось повернуть назад, да в город другой дороги не было. Не на базу же возвращаться.

— Ты знаешь, где найти твоего хозяина? — спросил я у Митчелла.

— В клубе, наверно.

— Начнём с клуба, — вздохнул я. Хочешь не хочешь, а город рядом, тормозить незачем.

И я свернул на Эльдорадо-стрит, погнав машину вдоль аккуратных коттеджиков, одинаково жёлтых, как вылупившиеся цыплята. Пешеходов не было видно, здесь пешком не ходили, а ездили на «понтиаках» и «бьюиках», но «понтиаки» и «бьюики» уже отвезли хозяев на работу, а хозяйки ещё потягивались в постелях или завтракали в своих электрифицированных кухнях. Хозяин Митчелла завтракал в клубе, а клуб помещался в переулке, выходившем на главную улицу, или Стейт-стрит, — улицу Штата, как она здесь называлась. Мне было уже стыдно своих неосознанных страхов — синее небо, никаких розовых «облаков» над головой, расплавленный солнцем асфальт, горячий ветер, гнавший по мостовой обрывки газет, в которых, наверное, говорилось о том, что розовые «облака» — это просто выдумка психов нью-йоркцев, а Сэнд-Сити полностью застрахован от любого космического нашествия, — все это возвращало к реальности тихого сонного города, каким он и должен быть в это знойное утро.

Так, по крайней мере, мне казалось, потому что всё это была только иллюзия, Юри. В городе не было утра, и он совсем не дремал и не спал. Мы сразу увидели это, свернув на Стейт-стрит.

— Не рановато ли в клуб? — спросил я у Митчелла, все ещё по инерции мысли о сонном городе.

Он засмеялся, потому что в этот момент нас уже задержала толпа на перекрёстке. Но это была не утренняя толпа, и окружал нас не утренний город. Светило солнце, но электрические фонари на улице продолжали гореть, как будто вчерашний вечер ещё не кончился. Неоновые огни сверкали на витринах и вывесках. За стеклянными дверями кино гремели выстрелы: неустрашимый Джеймс Бонд осуществлял своё право на убийство. Щёлкали шары на зелёных столах бильярдных, грохотал поездом джаз в окнах ресторана «Селена», и стучали сбитые кегли в настежь открытых дверях кегельбанов. А по тротуарам фланировали прохожие, именно фланировали, прогуливались, а не спешили на работу, потому что работа давно закончилась, и город жил не утренней, а вечерней, предночной жизнью. Будто вместе с электрическими фонарями на улице люди решили обмануть время.

— Зачем эта иллюминация? Солнца им мало? — недоумевал Митчелл.

Я молча затормозил у табачного киоска. Бросив на прилавок мелочь, осторожно спросил у завитой продавщицы:

— У вас какой-нибудь праздник сегодня?

— Какой праздник? — переспросила она, протягивая мне сигареты. — Обычный вечер обычного дня.

Неподвижные голубые глаза её смотрели сквозь меня, как и мёртвые глаза Фрича.

— Вечер? — повторил я. — Да вы посмотрите на небо. Какое же солнце вечером?

— Не знаю. — Голос её звучал спокойно и безразлично. — Сейчас вечер, и я ничего не знаю.

Я медленно отошёл от киоска. Митчелл поджидал меня у машины. Он слышал весь-мой разговор с продавщицей и думал, вероятно, о том же: кто из нас сошёл с ума — мы или они, все в городе? Может быть, сейчас действительно вечер и мы с Митчеллом просто галлюцинируем? Я ещё раз оглядел улицу. Она была частью Шестьдесят шестого шоссе, проходящего через город в Нью-Мексико. Автомашины двигались мимо двумя встречными колоннами — обычные американские автомашины на обычной американской автомобильной дороге. Но все они шли с зажжёнными фарами, ярко освещённые внутри.

Импульсивно, уже ни о чём не думая, я схватил за плечо первого попавшегося под руку прохожего.

— Не трогай меня, чёртова кукла! — закричал он, вырываясь.

То был маленький юркий толстяк в нелепой велосипедной шапочке. Глаза его — не пустые и безразличные, а живые и гневные — смотрели на меня с отвращением. Я оглянулся на Митчелла: тот покрутил пальцем у виска. И гнев толстяка тотчас же переменил направление.

— Это я идиот, по-твоему?! — уже не закричал, а завизжал он, рванувшись к Митчеллу. — Это вы все здесь с ума сошли, весь город. Утро на улице, а они электричество жгут. И на все вопросы как заведённые: не знаю — и всё! А ну-ка ответь: утро сейчас или вечер?

— Утро, конечно, — сказал Митчелл, — а в городе что-то диковинное творится, сам не пойму.

Метаморфоза, произошедшая с толстяком, была поразительна. Он уже не визжал, не кричал, а только тихо смеялся, поглаживая потную руку Митчелла. Даже глаза его стали влажными.

— Слава Всевышнему: один нормальный человек в городе сумасшедших, — наконец проговорил он, все ещё не выпуская руки Митчелла.

— Два, — сказал я, протягивая руку. — Вы третий. Давайте-ка обменяемся впечатлениями. Может, и разберёмся в этой дьявольщине.

Мы остановились на краю тротуара, отделённые от шоссе пёстрой цепью «припарковавшихся» автомобилей, покинутых владельцами.

— Объясните мне, господа, самое дикое, — начал толстяк, — эти фокусы с автомобилями. Они едут и исчезают. Сразу. И в никуда.