Александр Абрамов - Всадники ниоткуда. Повести, рассказы [Авторский сборник]

Когда он очнулся, сидевший перед ним доктор решительно подвинул к нему стакан чилийского и сказал:

— Сначала выпейте. Это нервное истощение, и только. Пройдет. О дуэли вашей я уже знаю. Но учтите, мне интересно все, — он подчеркнул, — все подробности, все ваши наблюдения и выводы.

Белов рассказал все, как мог. Только мысли плохо припоминались, а главное — были именно мысли.

Дюбонне поморщился и сказал:

— Разрешите, я буду спрашивать. Как оно появилось? Внезапно?

— Да.

— Случайно?

— Думаю, нет. Вероятно, есть еще дополнительная настройка.

— Я знаю. На аммиак. Только люди, в отличие от животных и растений, испаряют аммиак через кожные поры.

— Слабенькая настройка, — сказал Белов, — без наводки.

— А как близко вы его подпустили?

— Метра на три.

— А потом?

— Закрыл глаза.

— Понятно.

— Представил себе его в плексигласовом ящике. Между прочим, он сейчас же начал растекаться по стенкам. Я приоткрыл один глаз — действительно растекается.

— В воздухе?

— В воздухе. Но я видел его с закрытыми глазами именно в камере. Затем нагрел ее. Вообразил, что нагрел.

— Я не идиот, — оборвал его Дюбонне. — На сколько градусов?

— Думаю, тысячи на две. Мне так хотелось.

— Значит, вспышка?

— Как молния. Только ярче. Я бы ослеп, если б действительно видел.

— Что же вам подсказало эту мысль?

— Вы сами. Вы буквально натолкнули меня на нее.

Дюбонне все еще не понимал.

— Так ведь вы же выдвинули предположение о настройке системы на эмоциональные восприятия. Я подумал: а что, если моделировать восприятие? Если верна гипотеза, любой зрительный образ вызовет ответную реакцию. Тогда и реакция зависит от нас.

— Мысль-локатор, — задумчиво произнес Дюбонне, — мысль-наводка…

— И мысль-команда.

Реплика Белова чем-то насторожила доктора. Он вскочил и, по своей привычке думать на ходу, зашагал по глинобитному полу барака.

— Минутку, — проговорил он, не глядя на Белова, — это надо обдумать.

Несколько раз снова молча прошелся мимо Белова, потом вдруг отдернул занавеску камеры. Знакомый серый ком из угла, покачавшись на месте, поплыл к стеклу.

Дюбонне смотрел на него до тех пор, пока ком не стал блином, прилипшим к стеклянной стенке.

— Сейчас я повторю ваш опыт, — сказал доктор, обернувшись к Белову.

— Отсюда? — спросил тот.

— Нет, я должен повторить его в тех же условиях. В условиях одной и той же внешней среды. А здесь нас разделяет стекло. Здесь я в безопасности. Может быть, опасность тоже фактор, который приходится учитывать?

— Стоит ли? — сказал Белов.

— Почему?

— А вдруг?

— Гипотеза не верна? — озлился доктор. — Или энергетическая мощь вашей мысли больше моей?

— Страшно ошибиться… — Глоток вина застрял у Белова в горле, он закашлялся. — Очень страшно.

— Эксперимент должен быть многократно повторен и проверен. И в тех же условиях. — Доктор подошел к двери. — А теперь наблюдайте. Только осторожно, прищурьтесь хотя бы, чтобы его не отвлекать.

Дюбонне вышел и тотчас же появился в камере. Он не закрывал ни ушей, ни глаз.

Серый ком оторвался от стекла и поплыл навстречу доктору. Тогда тот закрыл глаза рукой. Ком неловко повис в воздухе и закачался, как волчок на нитках.

Бесформенный бугорчатый волчок из кое-как слепленной серой глины.

Белов смотрел сквозь опущенные ресницы. Доктор и волчок не двигались. Рука доктора по-прежнему прикрывала глаза, волчок по-прежнему покачивался и вздрагивал. Сколько секунд прошло, Белов не считал, но едва ли больше минуты. И волчок вдруг начал бледнеть и таять, только серая грязь не стекала, а испарялась. Сначала это был дым, потом и он растаял, оставив на полу лужицу серой кашицы. Доктор опустил руку, подошел к тому, что полминуты тому назад еще было большим серым комом, а сейчас уменьшилось до грязного пятна на полу, нагнулся и осторожно собрал в пробирку останки «эль-тигре».

— На досуге поглядим, что это такое, — сказал он, вернувшись.

Руки его дрожали. Он сел и согнулся, как скрюченный болью.

— Трудно? — спросил Белов.

— С первого раза. Наверно, как и вам. Потом, вероятно, привыкнешь.

— А что вы сделали, я не понял. Вы его не сожгли, а растопили?

— Я подхватил вашу реплику о мысль-команде. Если рецепторы системы реагируют на модель информации, то почему бы не воспользоваться прямой передачей? Вот я и приказал системе рассыпаться. Она же не самовоспроизводящаяся.

«Как в фильме «Человек из Рио», — думал Белов. — Герой успевает во время отпуска за несколько дней пересечь океан, побывать в джунглях, преодолеть немыслимые трудности и неслыханные опасности и, вернувшись в Париж, встречает товарища-резервиста, как и он, возвращающегося в казарму. «А какое путешествие я совершил, — говорит второй, — весь Париж проехал! Из конца в конец! Видел что-нибудь подобное?» Первый молчит: ему смешно. Так и я. Вернусь в Москву и встречу в институте какого-нибудь Севку Мотыгина. «А знаешь что? — закричит он. — Где только я не побывал за эти дни! И в Одессе, и в Николаеве, и в Тирасполе! Чуешь?!» И он, Белов, будет молчать, как «человек из Рио», и ему будет смешно. Человек из джунглей. Вот он сидит сейчас не у себя в Черемушках и не в институтской библиотеке, а в каком-то ни на что не похожем бараке в невероятном лесу, за границами которого идет война и в котором он только что преодолел немыслимые трудности и неслыханные опасности, и говорит с человеком, который только что на его глазах совершил чудо. Поистине чудо, другого слова для этого нет!» — Чудо, — повторил он вслух.

— Вы о чем? — спросил доктор.

— О вашем открытии.

— Почему о моем? Вы — соавтор.

— Подключившийся вовремя к теме, — отмахнулся Белов. — Знаем мы таких соавторов.

— Не будем мелочиться, — сказал Дюбонне. — Завтра нам обоим поставят памятник, как Симону Боливару.

Оба засмеялись. Хорошо смеяться, когда все страшное позади.

— Извините, очень хочется спать, — сказал Белов и сладко зевнул.

— Мне тоже, — сказал Дюбонне. — Имейте в виду, что мы засыпаем сейчас у подножия нашего будущего памятника.

Но Белов уже спал и во сне видел себя не физиком, а гроссмейстером, выигравшим решающую турнирную партию. Пусть так. Ведь партия действительно была выиграна.

Посетитель, средних лет розовощекий голубоглазый сангвиник, решительно, даже слишком решительно, минуя профессора и ассистента, прошел в лабораторию. Скользнул любопытствующим, но не слишком заинтересованным взглядом по белым панелям и цветной орнаментике и задержался на стекловидном, вращающемся и чуть подсвеченном изнутри экране, похожем на телевизорный.