Светлана Макарова - Небесные люди [СИ]

– Теперь ты понимаешь мощь этого клочка бумаги. – Кавор последний раз показал подорожную и спрятал в карман. – Как насчет игры на нее против автомата?

– Вам… тебе не приходит в голову, что я могу ее просто отобрать?

Энт направил ствол на сидевшего рядом мужчину. Тот улыбнулся:

– Не можешь. Ты не такой. Рядом женщина и ребенок. Твои женщина и ребенок. Ты хочешь казаться в их глазах героем и не позволишь себе опуститься до бесчестного поступка. Азары хорошо разбираются в людях. Если я о чем-то с тобой говорю, значит вижу, что об этом с тобой говорить можно. Итак: играем на автомат против подорожной?

– Нет. Без вариантов.

Кавор немного подумал.

– А на патрон? Всего один патрон.

Он замер. Жилки на шее напряглись. В нос Энту ударило запахом пота. У Кавора вся одежда пропахла невообразимой смесью остатков пищи и химии, но сейчас пот перебивал все.

– Нет.

Кавор вздохнул и поднялся.

– Тогда я пошел.

– К сыну? Зачем? Он же…

– К жене. Ты сам сказал, что она в соседнем племени. Нехорошо заставлять себя ждать. Документ у меня с собой, играть ты отказываешься, значит, меня здесь больше ничто не держит.

– А как же Ош?

– Ты всерьез надеялся, что Банга… то есть, Ош, как вы его называете, вернется? Какая наивность. Он не вернется. Дили – самый быстрый бегун племени, у него ноги особенные. Думаю, начни он прыгать кузнечиком, даже здание поста не будет преградой. Осмотр, когда парня в чем-то обвиняют, показывает обычные ноги, то есть доказать ничего нельзя. Банга или проиграет ему, или будет обвинен в жульничестве и сожжен как мутант.

– Из-за зрения?

– Он вам рассказал?

– Мы сами не слепые.

– Вот и азары не слепые. Моло о чем-то договорился с Нгоно, за Бангу уже выплачен задаток, а меня посадят обратно на ошейник. Если Банга вернется, это будет чудо. А я неверующий. Азары играют только когда уверены, что выиграют, и очень не любят тех, кто случайно или большей, чем у них, хитростью их побеждает. Я иду к жене и дочерям. Когда накоплю деньжат – выкуплю Бангу. Точнее, это сделает кто-то от моего имени – мне теперь возвращаться опасно. Прощайте. Жаль, что вы не азартные. Надеюсь, в новом племени мне повезет больше.

Прежде Энт не отходил от княжеских владений настолько далеко. Пустыню – песчаную, каменистую и покрытую хилой растительностью – он знал хорошо. Многие годы это был его мир, единственный, изученный вдоль и поперек. О том, что существуют горы, леса, реки, моря, океаны, и как они выглядят, он помнил только из детства. Слова, которые ничего не говорили новому поколению – телевизор и интернет – показывали места, где никогда не был, но о которых многое узнал. В представлении соплеменников телевизор – это большой прямоугольник пластика, которым можно прикрыть дыру в стене, но не в полу, поскольку хрупкий и ненадежный. Про интернет вообще не объяснить, тем более это явление (а ведь это явление, а не предмет) самому непонятно. Для выросших в новом мире телевизор и интернет были просто словами, а озеро ничем не отличалось от океана: то и другое – много воды, то есть невообразимая лужа, которая не высыхает от дождя до дождя. В племени таких луж никто не видел, их относили к заграничным чудесам или сказкам.

Энт знал правду о мире, но не приходило в голову, что даже пустыня может удивить. Внимание привлек разноголосый щебет, будто воздух звенел, а вскоре впереди раскинулся край земли – так воспринимался край провала глубиной в добрую сотню метров. Стенки кое-где заросли кустарником и карликовыми деревцами, кривые ветки тянулись из тени к солнцу. Энт выбрал место покаменистее и склонился над пропастью.

– Как красиво, – едва слышно выдохнула Мия.

– Да. Сейчас прекрасное – редкость.

– А раньше?

Энт задумался.

– Если по правде – то раньше тоже. Впрочем, неважно.

– А что важно?

Энт не ответил.

Давно рассвело, и яркие лучи показали тысячи углублений в породе, где жили птицы. Широкий провал эхом усиливал их песни, которые разносил по округе ветер. Песни, прославлявшие жизнь. У людей таких давно не было. Теперь пели грустно, протяжно, и состояли песни целиком из тоски и печали. Радоваться было особо нечему, даже в счастье люди не забывали о его скоротечности и горевали о неизбежном. Или пели другое – о крови, девках и деньгах. Но разве это песни? Песня – это когда поет душа.

После ухода Кавора Энт с Мией решили не дожидаться Оша – если даже отец-азар не верил в его возвращение. И неизвестно, что задумает Моло, когда придет с очередным предложением. Жизнь дороже игр по чужим правилам. Пока есть возможность, нужно уйти как можно дальше, лучше к какому-нибудь процветающему торговому племени. Хороший купец всегда сменяет ценнейший действующий артефакт на бумажку, а большего для счастья не требовалось. На жизнь себе они заработают, главное, чтобы эту жизнь не отняли.

Лесные земли прекрасно подходили на роль такого островка благополучия. Мия стремилась именно туда, и Энт обещал ее отвести. При этом вел между лесоземельным союзом племен и племенами, которые их окружали. Она об этом не знала. А он просто не хотел расставаться. И не знал, как сказать, что сдержать слово не сможет. История была проста как все в этой жизни, если не заморачиваться. В тот раз он прошел по грани. Грань отделяла жизнь от смерти. Чужой смертью он купил себе свободную жизнь, иначе смерть показалась бы раем по сравнению с тем, что ему готовили.

Торгаш, гордо именовавшийся купцом и гостем, был непохож на других. Он был слишком наглым. Его – старого, но чувствовавшего себя королем мира – сопровождали жена и несколько телохранителей. Такое тело не то чтобы хранить, а даже перенести потребовалось бы больше людей, чем его охраняло – торгаш был толст, как бочка, положенная набок, и предельно уродлив. Он позволял себе разгуливать в золоте – цепочки в пять рядов спускались с шеи, на обоих запястьях красовались золотые часы, как символ несметного богатства. Торгаш обсуждал что-то с князем. Прибывший из Лесных земель по Дороге, именно этот купец лишал племя денег, увозя их в обмен на ерунду. За фонарик, горевший от нажатия на рукоять, Рыжий отдал свою наложницу. На дополнительный патрон к автомату деньги собирали всем племенем, и князь грозился продать в рабство того, кто утаит что-то. Собственно, за рабами торгаш и приходил, но уводил не всех, кого предлагали. В куче шлака он выискивал жемчужины. Энт не раз схлестывался с князем из-за происходившего в племени. Тот останавливал и менял тему. И Энт смирялся. Князь – это князь, и этим все сказано.

Бывало так: сначала торгаш задумчиво глядел на крепкого мальчика или расцветавшую девочку и спокойно уезжал, а через некоторое время ребенок по непонятным причинам исчезал. Иногда вместе с родителями, считавшими, что причины не столь непонятны. Их объявляли подавшимися в шатуны. Очень удобная схема, и, наверняка, она работала не только в их племени.