Диана Гэблдон - Эхо прошлого. Книга 2. На краю пропасти [litres]

Перебирая густой мех, Рэйчел думала о том, что собака любит Йена. Значит, Йен не может быть дурным человеком, так ведь? Правда, Господь не отвечал на ее молитвы, а брат сказал бы: «Собаки, конечно же, существа достойные, но о человеческом нраве судить, увы, не в силах».

«А вот я – в силах, – подумала Рэйчел. – Я знаю, какой он… и каким мог бы стать».

Она посмотрела на Доротею, застывшую, словно статуя, в своем безобразном сером одеянии. Ради Денни леди Грей была готова пожертвовать привычной жизнью, отказаться от семьи и стать квакером. Раз так, может, и Йен Мюррей откажется от насилия ради Рэйчел?..

Нет, что за мысли! Откуда в тебе такая гордость, Рэйчел Мэри Хантер?! С чего ты взяла, будто имеешь власть изменять людей? Это дано одному лишь Господу!

Однако Господь всемогущ. А еще он бывает милостив…

Ролло трижды стукнул хвостом о деревянный пол.

Дензил Хантер зашевелился – едва заметно, но это внезапное движение заставило обеих женщин вскинуться испуганными птицами.

– Я люблю тебя, Доротея, – сказал он очень спокойно, но в глазах за стеклами очков горел такой огонь, что у Рэйчел екнуло сердце. – Ты выйдешь за меня замуж?

20 апреля 1778 года

После всех наших приключений в компании капитанов Роберта, Хикмана и Стеббингса я стала считать себя настоящим экспертом в области мореплавания, и поездка в Америку показалась довольно скучной. Мы всего-то разок наткнулись на английское военное судно (но благополучно от него удрали), пережили пару шквалов и один по-настоящему серьезный шторм. Кормили отвратительно, и мне совершенно нечем было заняться, кроме как выковыривать жучков из сухаря, прежде чем отправить его в рот.

Все это время я размышляла. Много думала о будущем: то тревожилась о Фергусе и Марсали, то ломала голову, где их искать, то переживала за Анри-Кристиана… хотя, по правде говоря, мыслями я все еще была в Лаллиброхе вместе с Джейми.

Как всегда при разлуке с мужем, мне было больно и тоскливо: словно я потеряла какой-то важный орган. А еще казалось, будто меня выгнали: оторвали, как моллюска, от родной скалы и швырнули в бурлящий водоворот.

Но более всего я страшилась грядущей смерти Йена. Он был неотъемлемой частью Лаллиброха, и его уход станет настоящей трагедией. Как ни странно, слова Дженни, какими бы обидными они ни были, ничуть меня не задели. Я по себе знала, как рвет душу дикая скорбь, выплескиваясь яростью, потому что это единственный способ уцелеть и сохранить рассудок. И, если честно, я разделяла ее чувства: вопреки всему я тоже хотела спасти Йена. Что толку от всех моих знаний и навыков, если в тот единственный, самый нужный момент они бесполезны?

А еще я терзалась чувством вины – меня ведь не будет рядом с Йеном в момент его смерти. Мы виделись в последний раз, и оба это знали. Я не смогу облегчить его муки или просто поддержать в час кончины, не сумею разделить с Джейми и его близкими боль утраты.

Те же самые чувства, только куда более сильные, мучили и его сына. Йен-младший часто сидел на корме и тревожно вглядывался в морскую гладь.

– Думаешь, уже? – спросил он как-то раз, когда я села рядом. – Я про отца.

– Не знаю, – честно ответила я. – Может быть… он был совсем плох в последние дни. Однако порой люди бывают очень упрямы. Не помнишь, когда у него день рождения?

Йен недоуменно поднял голову.

– В мае, кажется. Примерно в то же время, что и у дядюшки Джейми. А что?

Пожав плечами, я потуже затянула концы шали.

– Больные часто ждут дня рождения, чтобы умереть уже после него. Я как-то читала об этом. Особенно известные люди.

Йен горько рассмеялся.

– Уж отца известным не назовешь, – вздохнул он. – Жаль, что я не остался. Знаю, он сам велел ехать… да и я уже не мог терпеть, – искренне добавил он. – Но теперь так паршиво на душе!

– И у меня тоже, – вздохнула я.

– Но у тебя-то выбора не было, – возразил он. – Ты должна помочь крошке Анри-Кристиану, иначе он задохнется. Отец понял. Я ничуть в нем не сомневаюсь.

Йен пытался меня приободрить, и пришлось заставить себя улыбнуться.

– И тебя он тоже понял.

– Да, знаю…

Йен помолчал, глядя на пенистый след за кормой. День выдался ветреным, и корабль бойко бежал по волнам, хотя море, усеянное барашками, было неспокойным.

– Жаль, что… – заговорил он, но осекся и через силу сглотнул. – Жаль, что отец так и не познакомился с Рэйчел. Мне бы хотелось, чтобы они друг друга узнали, – хрипло добавил он.

Я только вздохнула, вспомнив, как Брианна подрастала, а у меня ныло сердце, что она так никогда и не узнает своего родного отца. Ей повезло: случилось чудо.

Йену чудес уже можно не ждать.

– Ты ведь много рассказывал про нее, и твой отец говорил, как ему нравятся эти истории. – (Йен чуть заметно улыбнулся). – А Рэйчел ты про него рассказывал? И вообще про свою семью?

– Нет… – опешил он. – Нет, никогда!

– Вот видишь, надо просто… Что такое?

Он тревожно хмурился, закусывая губы.

– Я ведь и правда никогда… Только сейчас понял! Я никогда и ничего ей не рассказывал. Мы даже не говорили толком. Так, болтали время от времени о разных пустяках. А потом мы… Я ее поцеловал, и… ну, на этом, в общем-то, все. – Он беспомощно развел руками. – Я ее даже ни о чем не спрашивал. Настолько был уверен.

– А теперь – не уверен?

Он затряс головой, и русые пряди разметало ветром.

– Нет-нет! Уверен, что между нами все… ну… э-э… – Он огляделся, словно в поисках какой-нибудь подсказки, но потом сдался. – В общем, в своих чувствах я уверен – как в том, что солнце встает на востоке.

– И она наверняка это знает.

– Да, знает, – мягко проговорил он. – Знает.

Мы немного помолчали. Наконец я встала.

– В таком случае тебе надо помолиться за отца. А потом пойти и сесть на носу корабля.

В Филадельфии я бывала и прежде, только в двадцатом веке – приезжала на медицинские конференции. Город мне тогда не понравился: грязный и неприветливый. Теперь он выглядел иначе, но привлекательнее не стал. Дороги, которые со временем зальют асфальтом, ныне размякли от грязи, а на улочках, где позднее вырастут кособокие таунхаусы с дворами, полными всякого хлама вроде сломанных пластмассовых игрушек и разобранных на запчасти мотоциклов, пока что стояли ветхие лачуги, окруженные кривыми заборами, за которыми валялись груды мусора и блеяли привязанные козы. Полицейские в черной униформе пока не появились, а карманников только прибавилось, даже несмотря на засилье британских солдат в красных мундирах, то и дело мелькавших возле таверн или с мушкетами на плече строем маршировавших мимо нашего фургона.

Весна уже наступила. Повсюду росли деревья – во многом благодаря требованию Уильяма Пенна сохранять на пять акров вырубки один акр нетронутого леса (даже жадные политики двадцатого века не решились спилить все до последнего… наверное, потому что не придумали, как провернуть это с выгодой для себя и не оскандалиться). Так что все вокруг цвело, засыпая белыми лепестками спины впряженных в фургон лошадей.