Рэй Брэдбери - Зеленые тени, Белый Кит

Я побежал впереди него выбрасывать Федаллу за борт, собрать вместе команду, повелеть Илие, предостеречь Измаила, а затем отправить «Пекод» вокруг света.

Так я проводил день за днем, каждую ночь убивая Кита только для того, чтобы тот возродился на рассвете, пока я плутал но Дублину, где непогода наносила удары из своего промозглого морского обиталища и наведывалась с обыском вместе с проливными дождями, зарядами холода и новыми ливнями.

Я ложился спать и просыпался посреди ночи, думая, что мне послышался чей-то крик, или, может, это я сам рыдаю. Я проводил рукой по лицу, но каждый раз оно оказывалось сухим.

Потом я смотрел в окно и думал: «Это же просто дождь, дождь, всегда дождь»; поворачивался на бок, опечаленный еще больше, и пытался ухватиться за ускользающий сон.

Затем по вечерам я разгуливал посреди серых камней Килкока, поросших бородами зелени, посреди каменного города, где неделями льет дождь, а я тружусь над сценарием, который будет экранизирован под палящим солнцем Канарских островов в следующем году. Страницы сценария были полны раскаленных солнц и жарких дней, а я тем временем печатал их на машинке в Дублине или Килкоке, где под окном зверем выла непогода.

На тридцать пятый вечер в дверь моего гостиничного номера постучали, и я обнаружил, что за ней стоит, переминаясь с ноги на ногу, Майк.

– Вот ты где! – воскликнул он. – Я думал над твоими словами. Хочешь получше узнать Ирландию – я тебе помогу. Я достал машину! Так что давай выметайся и поедем знакомиться с нашей бурной жизнью! А дождь этот – да будет он трижды проклят!

– Точно, трижды! – воскликнул я радостно.

И мы рванули в Килкок в темноте, которая раскачивала нас, как лодку на черной селевой воде, пока, истекая дождем, как потом, с лицами, усеянными жемчужными каплями, мы не вошли в двери паба, где было тепло, как в хлеву, потому что там были битком набиты в компост горожане у стойки бара, а Гебер Финн выкрикивал анекдоты и вспенивал напитки.

– Гебер! – закричал Майк. – Мы готовы к бурной ночке!

– Будет вам бурная ночка!

После чего Гебер скинул с себя свой фартук, натянул на свои острые плечи твидовый пиджак, подпрыгнул и влез в дождевик, надел кепи и выпроводил нас за дверь.

– Присмотрите здесь, пока я вернусь! – наказал он своим подручным. – Я везу их навстречу самому сногсшибательному ночному приключению! Они еще не догадываются о том, что их там ожидает!

Он открыл дверь. Ветер окатил его полутонной ледяной воды. Это подействовало на его красноречие.

Гебер взревел:

– Прочь, прочь отсюда!

– Думаешь, стоит? – засомневался я.

– Что ты хочешь этим сказать? – заорал Майк. – Может, предпочитаешь мерзнуть у себя в номере? Переписывать дохлого Кита?

– Ну, – сказал я и натянул на глаза шапку. Затем, подобно Ахаву, я подумал о своей постели с мокрым, белым, холодным бельем, об окне, по которому всю ночь струилась вода, подобно потокам сознания. Я застонал. Открыл дверь Майковой машины. Залез сначала одной ногой, потом другой. И в тот же миг мы покатились по городу, как шар по кегельбану.

Финн за рулем вел неистовые речи, то буйно-веселые, то – как прозревающий король Лир.

– Бурная ночь, говорите? Вперед! Ты думал, что в Ирландии все только и норовят попортить тебе кровь и отравить существование?

– Я знал, что где-то должна быть отдушина! – проорал я.

На спидометре было сто километров в час. В ночи справа и слева проносились каменные стены. Огромное черное небо проливалось дождем на огромную черную землю.

– Точно, отдушина! – сказал Финн. – Если бы Церковь только знала, а может, она думает про нас: «Бедные попрошайки!» Пусть так!

– Где?

– Там! – крикнул Финн.

На спидометре было сто десять. Мой желудок окаменел, как мелькающие по обеим сторонам заборы. Взлетели на холм, спустились в долину.

– А чуть быстрее можно? – попросил я, надеясь на обратный эффект.

– Можно! – сказал Финн и довел скорость до ста двадцати.

– Вот теперь замечательно, – сказал я слабым голосом, думая о том, что нас ждет впереди. Что творилось за этими обливающимися слезами каменными стенами Ирландии? Есть где-то в этой промозглой стране ослепительные персиковые ренуаровские женщины со знойной, как очаг, плотью, к которой можно протянуть руки и согреться? Под этой пресыщенной дождем кремнистой почвой, у самой окоченевшей сердцевины ее жизни, теплится ли огонек, который, если его раздуть, разбудит вулканы и обратит в пар дожди? Есть ли здесь багдадский гарем, где струятся шелка и ленты, где цвет кожи у обнаженных женщин совершенно превосходен и неповторим? Мы миновали церковь. Нет. Миновали монастырь. Нет. Проехали деревню, дрыхнущую под стариковскими соломенными крышами. Нет. Хотя…

Я посмотрел на Гебера Финна. Можно было выключить фары и ехать при жестких распарывающих тьму пучках, излучавшихся его впередсмотрящими глазами, от которых искрился дождь.

«Жена, – думал я про себя, – дети, простите меня за то, что я делаю этой ночью, как бы ужасно это ни было, ведь это Ирландия под дождем в безбожный час, далеко от Голуэя, куда мертвые должны идти умирать».

Ударили по тормозам. Мы проскользили добрых девяносто футов. Мой нос при этом был расплющен о ветровое стекло. Гебер Финн вышел из машины.

– Вот мы и на месте!

Его голос звучал словно у человека, поглощенного пучиной дождя.

Я заметил дыру в заборе и широко распахнутую калитку.

Мы с Майком нырнули вслед за Финном. Я увидел в темноте другие машины и множество велосипедов. Но ни единого огонька. Да уж, это должно быть действительно бурное мероприятие, раз оно окружено такой тайной, подумалось мне. Я натянул кепи, чтобы дождь не полз по моей шее.

Мы протиснулись через дыру в заборе. Гебер при этом поддерживал нас за локоть.

– Вот! – сказал он с хрипотцой. – Держи. Прими, чтобы кровь в жилах не стыла!

Я почувствовал, как моих пальцев коснулась фляжка. Я залил ее содержимое в свои котлы, чтобы пропустить пар по трубам.

– Великолепный дождь! – сказал я.

– Этот человек спятил.

Финн выпил после Майка, который был всего лишь тенью среди теней.

Я озирался вокруг. Мне казалось, что это полночное море, а люди, подобно лодчонкам, снуют по двое или по трое по журчащим потокам, опустив головы и что-то бормоча.

«Боже мой! Что бы это значило?» – спрашивал я себя, теперь уже снедаемый любопытством.

– Постой! – прошептал Финн. – Сейчас начнется!

Чего я ожидал? Может, сцену из старинного фильма, когда невинного вида парусник внезапно сбрасывает с себя палубные надстройки и, как по волшебству, появляются орудия и открывают огонь по врагу. Или стены фермы разваливаются словно картонка, вылезает пушка по прозвищу Длинная Берта и изрыгает снаряд по Парижу за пять сотен миль. А здесь, думал я, осыплются эти камни, распахнется настежь дом, зажгутся розовые огни и из чудовищной пушки выскочит дюжина розовеньких девочек, не ирландских недомерок, а гибких, упругих француженок прямо в объятия этого благодарного собрания?