Петр Павленко - На Востоке [Роман в жанре «оборонной фантастики»]

Якуяма. Почтенный друг мой, они не нанимают для этой работы шпионов. Они — партия. Они рассказывают и читают то, что им нравится, что им нужно для жизни. Вы не заставите их распространять наши проповеди. Наконец, они ничуть не скрываются, и я уважаю их. А ваши парикмахеры стригут сорок лет свои доходы, играют в карты и от нечего делать выдумывают для вас очередные сводки, чтобы не потерять права на пенсию.

Мурусима. Не так просто, не так просто. Прослушайте маленькую историю. На Цейлоне, дорогой капитан, есть насекомые, так называемые филиссы, совсем похожие на листья того дерева, на котором они живут. На лист похожи не только сами филиссы, но их яйца совсем схожи с семенами растения. На филиссе такие же жилки, как на листе, совсем такого же цвета, как лист, и когда листья куста желтеют, желтеют и эти удивительные существа. Всякий хороший шпион — филисса.

Якуяма. Я представляю, чем это однажды окончится. Вы посеете шпионов, а вырастут повстанцы. Я не ботаник, простите меня. Я солдат. Эти семена, которые похожи и на то и на се, мне кажутся подозрительными. Мы уже вырастили столько своих парикмахеров и поваров, что при желании могли бы обстричь весь Китай или отравить его по любому способу. И, однако, этого нет.

— Он махнул рукой. — Яйца ваших филисс обладают еще одним отвратительным качеством: из них часто вылупляется не то, чего ждешь.

Мурусима. Значит, разведки больше не существует?

Яку ям а. Господин Мурусима, существуют политические деятели и партии. Разведка, позвольте мне думать, — метод, не цель. Я прошу вас быть счастливым на новой работе.

Тогда Мурусима сказал ему:

— Слушайте, вы — дохлая моль! Вы развязали себе язык, потому что работаете на самой глупой нашей границе. Здесь не много надо ума! Но что бы вы стали делать, будь вы посланы разводить хлопок в Персии, вблизи от Советской Туркмении и Афганистана? Там у нас авиабаза. В одном переходе от туркмен, в одном — от афганцев. Что бы вы стали делать на нашей абиссинской концессии, самолеты которой одинаково угрожают итальянцам в Киренаике и англичанам в Аравии? Что бы вы стали делать на нашей каучуковой концессии на Борнео, самолеты которой угрожают и Англии и Голландии? Разве мы знаем, с кем будем воевать раньше? Разведчик ненавидит и любит в деле, но дело его, как микроб, невидимо до времени. Вы чаще думайте, о чем я сказал. Ступайте.

Луза верхом возвращался из тайги — ездил к нанайцам скупать собак. Лошадь и он были мокры. Темнело. Начинался густой дубняк, скрывавший спуск в речную долину.

Издалека услышал он звук топора и быстро скинул с плеча винтовку. Дубняк считался издавна заповедным, рубить его было некому. Подъехав ближе, он крикнул.

— Мужчина на лошади! — послышался женский голос, и навстречу Лузе выбежала из дубняка высокая молодая женщина в городской платье, босиком, с туфлями и чулками в руках. За нею показался невысокого роста мужчина в полувоенном костюме — секретарь парткома Марченко.

— Здорово, хозяин, — сказал Луза. — Ты что же это заповедный лес рубишь? — и с любопытством оглядел женщину. — Да вас тут много, — заметил он, увидя выходящих на дорогу женщин и шоферов. — Митинг ты, что ли, им устроил, или как?

Марченко подошел к Лузе и взял коня под уздцы.

— Придется, дружище, тебя ссадить. Авиажены с ребятами только что прибыли на полустанок. Посадил я их на машину, да вот с утра как сели, так и сидим, мост чиним. Завалился мост, дьявол! Позвонить надо в бригаду.

— А я думаю, что ехать мне надо, — сказала женщина с туфлями в руках. — Вам положение не позволит, а мне ничего — я сзади за седоком устроюсь, и товарища не станем тревожить.

Не ожидая ответа, она ловко вскочила на круп лошади и обняла сзади Лузу.

— Не беспокою? — спросила она.

— Чего там! Спасибо, что не пешком иду, а то Марченко свободно ссадил бы, — ответил Луза и, когда отъехали километра два, спросил из простой вежливости: — Из совхозу едете?

— Какое тут, брат! Седьмые сутки от полустанка жмем.

— Ну да, — недоверчиво сказал Луза, — седьмые сутки! На автомобиле за семь суток чёрт его где будешь. Дорога ничего. Мосты свежие положены.

— Ты, дядька, что, раз в год на люди вылезаешь? Где у тебя мосты?

— Да за полустанком, сам я сегодня ехал, мост свежий, дале у этого…

— Оба мы срубили.

— У нанайских хуторов опять свежий мост.

— Опять мы ставили третьего дня. Ну, еще?

— Вот в дубняке тут действительно нет моста, это верно. — Он обернулся, поглядел на женщину. — Верно говоришь, что сами клала мосты-то?

— Завтра и здесь положим.

— И опять не проедете. До второго хутора домотаетесь, а за ним — беда: вода в реке прибыла, кинулась в старицы, все дороги загородила. Сезон такой. Я сам третьи сутки мотаюсь. Купил штук тридцать собак, всех пришлось оставить.

Женщина вздрогнула, прижалась к спине Лузы.

— Надо, дядька, пробиться, — сказала она тихо. — Ты помоги нам: как-нибудь.

— Не думай, не пробьешься. Плывет дорога, вот и все.

— Все равно пробьюсь, — сказала она. — Ты сам подумай: дети у нас мокрые, сами мы мокрые, климат новый, того и гляди схватишь что-нибудь, а у мужей тактическое ученье, полеты. Сидят там, нас ждут, волнуются, перебьются в воздухе еще с горя.

— Не до ученья, — сказал Луза. — Самолету и сесть некуда: ни земля, ни вода — тесто. Дней десять поживете у нанайцев, там видно будет.

— Да что я с ума сошла — десять дней ждать?

Потом они ехали молча. И как только ткнулась лошадь в ворота правления, Голубева, разминая застывшие ноги, сказала, откашливаясь:

— Ну-ка, где у вас тут телефон? Давайте скорее!

Только на девятый день пробились до нанайских хуторов; от них. до бригады оставалось километров двадцать.

Розоватый дождь напоминал мутное зарево, сквозь дождь просвечивали сопки, низкие карликовые лески, небо, река.

Несмотря на усталость, все были веселы. Всю ночь на хуторе сушили платья, кипятили воду, мылись, переодевали детей и по очереди завивали волосы, нагревая щипцы над углями. Вымывшись, развесили у огня платья, расставили туфли.

Марченко постучался рано.

— Клавдия Львовна, — сказал он, — через четверть часа подаю машины.

Не успел он отойти, как заохали, закричали женщины.

— Что случилось?

Туфли, подсохнув у огня, не влезали на ноги, платья застревали и не одергивались, хоть рви, плащи и подвязки клеились.

— Садитесь, как есть, — сказал Марченко, — через час будем дома.

Навстречу показался самолет. Летчик взмахнул рукой, огибая колонну, и качнул крыльями.

— Сейчас, сейчас! — кричали ему вверх, посылая воздушные поцелуи.

Оставалось семь километров. Аэродром уже вылезал из-за сопок своим зеленым овалом, похожий на озеро, и на дальнем краю его мелькнули очертания низких строений.