Филип Дик - Пролейтесь, слезы… [litres]

– Я обо всем позабочусь, – сказал Герб.

– Ладно, – кивнул Бакмэн. – Я пошел домой. – Он уложил пистолет на красную бархатную подушечку в шкатулке, запер ее, потом снова открыл, вытащил пистолет и разрядил его. Герб Мэйм и Фил Вестербург молча следили за действиями начальника. – В этой модели ствол переламывается вбок, – сказал Бакмэн. – Не привившееся конструктивное решение.

– Отправляйтесь домой на служебной машине, – посоветовал Герб. – После всего, что случилось, вам не следует вести вертушку.

– Я могу вести, – сказал Бакмэн. – Я в любом состоянии могу вести, – повторил он. – Чего я не могу, так это убить стоящего напротив меня человека пулей двадцать второго калибра. Кто-то должен сделать это за меня.

– Спокойной ночи, – спокойно произнес Герб.

– Спокойной ночи. – Бакмэн вышел из кабинета и зашагал к лифту по пустым коридорам полицейской академии. «Дарвон» уже начал действовать, боль уменьшилась, и Бакмэн испытывал благодарность и облегчение. Теперь я смогу подышать ночным воздухом, подумал он. И не страдать.

Дверь лифта скользнула в сторону. На пороге стояли Джейсон Тавернер и красивая женщина. Оба были бледны и испуганы. Высокие, красивые, нервные люди. Сразу видно, шестые. Шестые, которые потерпели поражение.

– Вы арестованы, – произнес Бакмэн. – Я зачитаю ваши права. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Вы имеете право на защиту, если вы не можете позволить себе адвоката, он будет вам предоставлен. У вас есть право на суд присяжных, если вы от него отказываетесь, судью назначит полицейская академия Лос-Анджелеса. Вы поняли, что я вам сказал?

– Я пришел, чтобы снять с себя всякие подозрения, – произнес Джейсон Тавернер.

– Мои сотрудники вас выслушают. Пройдите по коридору в голубой кабинет, вы там уже были. Видите, возле двери стоит человек в однобортном костюме и желтом галстуке? Он вас ждет.

– Я хочу, чтобы с меня сняли подозрения, – повторил Джейсон. – Я признаю, что я был в доме, когда умерла Элис, но к ее смерти я не имею никакого отношения. Я поднялся на второй этаж и увидел ее в ванной комнате. Она хотела дать мне торазин – чтобы снять действие мескалина, который она дала мне раньше.

– Он увидел ее как скелет, – вставила женщина, судя по всему, Хизер Гарт. – Под действием мескалина. Может ли это послужить ему оправданием? Он был не в состоянии контролировать свои поступки, он находился под действием мощного галлюциногенного препарата. Разве этого недостаточно, чтобы человека оправдали? А я вообще не имею к ее смерти ни малейшего отношения. Я даже не знала, что она умерла, пока не прочитала в газете.

– В некоторых штатах этого достаточно, – сказал Бакмэн.

– Но не здесь, – понимающе вздохнула женщина.

– Я заведу на них дело и допрошу, – сказал подошедший Герберт Мэйм. – Идите домой и отдыхайте, мистер Бакмэн. Как мы договорились.

– Благодарю вас, – произнес генерал. – Где мой плащ? Боже, как здесь холодно. На ночь отопление выключают, – виноватым тоном добавил он, обращаясь к Хизер и Джейсону. – Извините.

– Спокойной ночи, – сказал ему Герб.

Бакмэн вошел в лифт и нажал кнопку закрытия дверей. Может, действительно взять полицейскую машину? – подумал Бакмэн. Какой-нибудь курсант-первогодок с удовольствием отвезет меня домой. Или, как предложил Герб, в хороший мотель в центре города. А можно поехать в одну из новых звуконепроницаемых гостиниц в районе аэропорта. Но тогда моя вертушка останется здесь и завтра надо будет снова вызывать такси.

Холодный воздух и темнота на крыше заставили его поморщиться. Даже «Дарвон» не помогает, подумал он. Не до конца, во всяком случае. Голова все еще болит.

Он открыл дверь вертушки, забрался в салон и захлопнул дверь. Здесь еще холоднее. О боже. Бакмэн завел двигатель и включил обогрев кабины. Ледяной воздух из вмонтированных в пол вентиляторов ударил по ногам. Бакмэна затрясло. Дома мне будет лучше, подумал он. Наручные часы показывали половину третьего утра. Неудивительно, что так холодно.

Почему я выбрал Тавернера? – задумался генерал. Из шести миллиардов человек, населяющих эту планету, выбрать одного конкретного мужчину, который никому не причинил зла и вообще ничего не сделал, разве что подвернулся властям. Так вот в чем дело, понял он. Джейсон Тавернер позволил себе попасться на глаза. Не зря у нас говорят, если тебя один раз заметили, потом уже никогда не забудут.

Но я же могу выбрать кого-нибудь другого, как заметил Герб.

Нет, тут же возразил сам себе генерал. Снова и снова нет. Жребий был брошен с самого начала. Еще до того, как кто-либо из нас приложил к этому руку. Тавернер, ты был обречен со старта. С первого своего шага.

Мы играем роли, думал Бакмэн. Занимаем должности. Кто большую, кто маленькую. Кто заурядную, кто странную. Кто выдающуюся и причудливую. Кто заметную, кто менее заметную. А кто и вообще невидимую. Роль Джейсона Тавернера была грандиозна – в финале. И в финале надо было принимать решение. Если бы он остановился на том, с чего начал: ничтожный человечек без документов, прозябающий в грязном вонючем клоповнике… если бы он там и остался, тогда его можно было бы и отпустить… Или в худшем случае законопатить в трудовой лагерь. Но Тавернер выбрал другое.

Какая-то иррациональная внутренняя воля порождала в нем стремление выделиться, стать заметным, известным. Хорошо, Джейсон Тавернер, думал Бакмэн, ты снова известен, знаменит, как прежде, даже еще больше. Твоя новая известность послужит высшим целям о которых ты ничего не знаешь и которые ты примешь на веру. И даже у края могилы твой рот будет все еще открыт, произнося один и тот же вопрос: «Что я сделал?» Так тебя и похоронят, с открытым ртом.

И я никогда не смогу тебе этого объяснить. Разве что сказать: не попадайся на глаза властям. Не буди нашего интереса. Не заставляй нас узнавать о тебе больше.

Когда-нибудь твоя история, детали и подробности твоего падения станут достоянием публики. Это случится не скоро, когда никому до этого больше не будет дела. Когда не будет исправительных лагерей и студенческих кампусов, окруженных полицейскими со скорострельными пулеметами. Полицейские в противогазах – это делает их похожими на отвратительных земляных тварей с хоботами и огромными глазами, опасных, низших животных. Когда-нибудь, может, даже проведут посмертное расследование и выяснят, что ты никому не причинил вреда, ничего не сделал… просто тебя заметили.

Настоящая, окончательная истина заключена в том, что, несмотря на твою славу и бешеный успех у публики, тебя можно пустить в расход. А меня нет. Вот и вся разница. Поэтому ты уйдешь, а я останусь.

Вертушка взмыла в небо, к скоплению звезд. Генерал принялся тихонько напевать про себя, представляя, как совсем скоро он погрузится в мир своего дома, музыки, размышлений и любви, книг, резных шкатулок и редких марок. Эти мысли на мгновение оттеснили холодный ветер, порывами налетающий на машину, – крошечную светлую точку, почти невидимую в ночи.