Аркадий Стругацкий - Жук в муравейнике. Повести

В 1983 году исполнилось двадцать пять лет со дня выхода в свет первого рассказа братьев Стругацких. Четверть века они с удивительной равномерностью — почти по книге в год — создают свой фантастический мир, калейдоскопическое изображение разных сторон бытия. Иногда действие переносится на классический полигон фантастики — в космос (повести «Страна багровых туч», «Путь на Амальтею», «Стажеры», «Малыш»). Иногда — на планеты подобные Земле («Попытка к бегству», «Трудно быть богом», «Улитка на склоне», «Далекая радуга», «Обитаемый остров»). Но больше всего в библиотечке Стругацких книг о Земле. Светлые картины коммунистического будущего («Полдень, XXII век», «Парень из преисподней», «Жук в муравейнике»), либо противостоящие изображения капиталистического мира («Хищные вещи века», «Второе нашествие марсиан», «Пикник на обочине»), либо драматические или юмористические картины нашей реальности («За миллиард лет до конца света», «Понедельник начинается в субботу», «Сказка о тройке», «Повесть о дружбе и недружбе»). Впрочем, любая классификация будет неточной. Фрагменты светлой утопии есть в истории космического Маугли — «Малыше», и в трагической антифашистской повести «Попытка к бегству», в «Стажерах» и других повестях. И наоборот, среди картин коммунистического будущего «Жука в муравейнике» внезапно оказывается фрагмент утопии — предупреждения — рассказ об экологической катастрофе, постигшей некую далекую планету.

Но это еще не все — и далеко не все. Книги, которые мы только что расставили по разным полочкам, могут быть размещены совершенно по- иному, например, исходя из главного фантастического приема. Стругацкие почти никогда не пользуются стандартными фантастическими ходами. Их «машины времени» не путешествуют «из сегодня в завтра», они перемещаются «из завтра в позавчера», или «из послезавтра в завтра». Классический сюжет инопланетного нашествия на Землю писатели буквально перевернули: их нашествия совершаются без пришельцев.

Парадоксальные, новаторские приемы Стругацких делают их произведения необыкновенно увлекательными; с первых же страниц внимание читателя Стягивается в точку, фиксируется на замкнутом мирке книги, что, по моему убеждению, необходимо в хорошей литературе, — книга мертва, если читатель не стремится безотрывно читать ее до конца — а потом перечитывать. И все — таки главное в другом (хотя о настоящих книгах нельзя сказать, что в них действительно «главное»).

Важнее всего то, что Стругацкие опрокинули устоявшееся мнение о целях и возможностях научной фантастики, открыв возможности, органически ей присущие, но словно бы забытые другими авторами.

Одно из расхожих мнений: фантастика всего лишь развлекательное чтение. Это совершенно неверно, если говорить о мало — мальски хороших произведениях. Верно другое: фантастические книги, даже слабые, почти всегда интересны.

Второй, противоположный взгляд: ИФ двадцатого века слишком серьезна. Она порождена научно — технической революцией, важнейшим социальным фактором наших дней. Фантастика по своей природе пригодна лишь для изображения прогресса, она служит социальным телескопом — в ее объективах читатель видит стремительно меняющийся лик современности.

Следствие: в щель между развлекательностью и глобальными картинами якобы провалилось изображение человека, личности. Вот что пишет известный литературовед В. С. Муравьев: «Индивидуальность для фантаста — фикция и притом фикция ненужная, несущая опасность третьего измерения…» 1.

Заметим: это верно, пока речь идет о плохой и даже средней НФ-лите- ратуре. Сила оборачивается слабостью: научные, социальные, технические коллизии становятся как бы самостоятельными героями, персонифицируются — и отодвигают в сторону человеческие личности. Действие фантастики развивается стремительно — оно должно быть интересным — в результате герою некогда чувствовать, ему надо размышлять и действовать…

С героями Стругацких этого не происходит никогда. Вернее, не происходит с некоторого момента, когда писатели отыскали секрет фантастического изображения, золотой ключик, утопленный в океане пришельцев, звездолетов, одиноких ученых и мыслящих машин. Открытие оказалось простым — как все значительное в искусстве: суть дела должна заключаться не в самом действии, а в выборе, перед которым нужно поставить героя. На дорогах сюжета должны постоянно попадаться надписи: «направо пойдешь — коня потеряешь; налево пойдешь…» — и так далее.

Теперь, после открытия Стругацких, стало очевидно, что в фантастической ситуации поиск пути чрезвычайно осложнен по сравнению с обыденностью. Писатель может устроить так, чтобы, например, от выбора между поездкой в автобусе или на трамвае зависела жизнь и смерть героя. Поиск действенного решения — маховое колесо любого фантастического сюжета; беда в том, что героев абсолютного большинства произведений авторы ставят перед простым выбором, не затрагивающим их внутреннего мира, их индивидуальности, их этики.

Стругацкие перенесли выбор в этическую плоскость. Их герои не решают научные проблемы, не выбирают в сущности даже между жизнью и смертью, — только между правдой и ложью, долгом и предательством, честью и бесчестием. В «Обитаемом острове» Максим подставляет под выстрелы — в упор — обнаженную грудь, живое тело, не прикрытое даже эфемерной броней одежды. Эту сцену можно считать символом всего творчества Стругацких: долг выше жизни. В «Далекой радуге» тот же выбор совершает целый коллектив ученых.

Таково открытие Стругацких; сюжет задается проблемой выбора, а не наоборот, и поэтому стремительное фантастическое действие не проносит читателя мимо простых человеческих чувств, мимо внутреннего мира героев — оно раскрывает души людей, оно само определяется их душевными качествами.

Такая смена приоритетов оказалась необыкновенно продуктивной и привела к неожиданным, я сказал бы даже — к парадоксальным результатам. Индивидуум вышел на передний план, но отнюдь не заслонил собой большой мир, социальную структуру, ибо вместе с человеком на авансцену вышла мысль.

Мысль — постоянная спутница чувства; мышление — обязанность, иначе невозможен верный этический выбор. Безмысленный человек аморален — постоянно повторяют Стругацкие. В их книгах мысль главенствует изначально; вернее, она наравне с чувством задает проблему выбора, а эта проблема часто не находит окончательного решения. Таким образом, читатель вовлекается в творческий процесс, он тоже должен совершить свой выбор, поступать так, словно он столкнулся с самою жизнью.