Вероника Батхен - Масло айвы — три дихрама, сок мирта, сок яблоневых цветов…

— Масло айвы — три дихрама, сок мирта, сок яблоневых цветов…

— Именно так. До свидания и будь благословен!

— Ва-алейкум-ас-салям, учитель!

Упрямый ишак, которому поднадоело мотаться туда-сюда, отказался везти хозяина аккурат у подножия Митридатовой горки. Пришлось тащить скотину в поводу, награждая пинками. Зато запах божественного хаша витал над домом, словно Дух над водами.

Безмятежная Сатеник колдовала вокруг котла и мурлыкала что-то по-армянски.

— Ты ещё не готова, женщина? — грозно рявкнул Абу Салям. — Садись на ишака, бери вещи!

— Старый дурак, — спокойно сказала Сатеник. — Погляди — я болела оспой. А если б даже и не болела, думаешь я бы тебя бросила одного? Поешь и ступай в город.

Первым делом Ариф навестил Мехмеда. Диагноз не оставлял сомнений, дед и внук были одинаково плохи, но говорить об исходе болезни не представлялось возможным — кризис наступит спустя три или четыре дня, когда пустулы полностью вскроются. Абу Салям не стал говорить старику о его болезни, лишь приготовил охлаждающее питьё и поставил кувшины так, чтобы недужные могли дотянуться сами. Надлежит организовать больницу и карантин.

Следует известить архонта, муллу Омара и отца Евлампия. Нужны санитары, стража, могильщики, деньги, еда, лекарства, помощь Аллаха и человеческий разум — в последнее Абу Салям верил слабо…

Беседа с архонтом оказалась самым простым делом. Немолодой, изнуренный болезнью печени византийский чиновник сидел в Кафе не первый год. Под его началом дослуживали свой век десять ветеранов, тосковали в конюшнях четыре почтовых лошади да бродили по округе два мытаря, вытрясали налоги. А между тем на маленькой вилле подле Адрианополя грустила в небрежении красивая жена, подрастали детишки, колосилась пшеница… Посетовав на большие сложности и малые возможности, архонт свернул аудиенцию. И вскоре от гавани отчалила проворная фелука с казной, гарнизоном и всеми бюрократами Кафы.

Зная людей, Ариф не удивился бы, если б и служители божьи оставили паству на волю Аллаха, но священник, гахам и мулла на удивление быстро договорились. Первым пунктом их договора оказался отказ от помощи шамана черных хазар, но все остальное выглядело разумным. Под больницу решили определить просторные покои сбежавшего архонта, сорокадневный срок для желающих покинуть город, обязали высиживать в своих домах.

Вместо звонкого «бомм», созывающего к вечере, грянул набат. При поветрии плохо собирать людей вместе — невидимые глазу частицы, вызывающие болезнь, передаются вместе с дыханием, как считал Ибн Сина. Но выхода не оставалось.

Весть о моровой язве вызвала панику и едва не привела к волнениям. Вопли, плач, сетования и угрозы стояли над площадью. Говорили, что господь прогневался на Кафу, что проклятие пришло в город с чужеземцами и колдунами, проклятыми язычниками, христианскими свиньями, мусульманскими псами, иудейскими кровавыми ритуалами. Народ расступился, окружив двух мавританских рабов — кто-то крикнул, будто жир, вытопленный из чернокожего, спасает от черной оспы. Ничтоже сумняшеся отец Евлампий пообещал анафему, каждому, кто загубит невинную душу по невежеству или злому навету.

После долгого гвалта городским головой выбрали шапочника Колпакчи — как и все караимы, он славился безупречной честностью, как и все гахамы общин, был мудр. И доказал мудрость первым же предложением — призвать на помощь городу тех жителей, кто уже переболел оспой. Рябых за вычетом калек, дряхлых стариков и малых детей оказалась без малого сотня — каждый десятый житель. Мужчин подрядили в очередь обходить город, жечь костры, копать ямы и совершать всякую тяжелую работу. Женщины станут сиделками, прачками поварихами. Дети и старики пойдут в степь и на гору Тепе-Оба за целебными травами. Для прокормления жителей порешили открыть запасы зерна из архонтовой башни. Для составления снадобий и напитков, Абу Салям, скрепя сердце, отдал свои пряности. И обрадовал жителей Кафы, что с ними есть настоящий лекарь, ученик бессмертного Ибн Сины. Если кто-то почувствует себя нездоровым — пусть подходит для осмотра и бесплатных советов.

Вокруг Абу Саляма тотчас образовалась толпа жалобщиков, страдающих всеми мыслимыми недугами от почечуя и чирьев до воды в колене. Ни одного оспенного больного — вдруг недуг смилостивится? Нет, рассчитывать на такую удачу было бы безрассудством. Громогласный горшечник Илья озвучил тихую просьбу Абу Саляма — если кто-то из горожан владеет азами лекарского ремесла и ухода за больными, пусть завтра после рассвета явится к лачуге Мехмеда-гадальщика и воочию увидит, как выглядит вариола.

Надлежит обойти все дома и выявить заболевших.

Сиделкой к Мехмеду-гадальщику по доброй воле вызвалась вдовая Фирузе. Вместе с ней Абу Салям заглянул к больным, проверил их состояние, сменил простыни, напоил целебным отваром. Старик уже потерял сознание, частый неровный пульс указывал, что дело скверно. А вот мальчик пока держался, даром что оспенная сыпь покрыла его с головы до ног. Дай Аллах, выживет. И спасет остальных…

Когда усталый Абу Салям добрался до дому, красный закат уже догорал, тучи двигались с гор, закрывая небо серыми спинами. На улицах было тихо — не лаяли псы, не звенела зурна, не ссорились женщины, младенцы словно позабыли, как плакать. Пахло дымом и яблоневыми цветами — даже оспа не отменяет весну. Вкусный ужин как всегда ждал хозяина на столе и розовое вино блестело в серебряном кубке и свечи горели, разгоняя сырую мглу и постель манила белоснежными простынями. Ариф уже засыпал, когда послышались легкие шаги, а затем теплая, пахнущая розовым маслом женщина прижалась к груди своего мужчины. Не гнать же её в самом деле?

Если бы не скандальный и громогласный соседский петух, Абу Салям мог бы и не проснуться к рассвету. Но поднялся, плеснул в лицо холодной воды, кое-как пригладил бороду, выпил кислого молока с лепешкой — силы понадобятся. Город ждет.

Над Кафой снова стоял туман. Густой и темный до синевы, искажающий звуки и очертания, явившийся с Агармыша, под которым, как шепчутся греки, все ещё несет стылые воды река Лета. Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний прокралась в город, Абу Салям чувствовал её как олень ощущает взгляд льва. Вот она шествует, касается мостовой легким краем белых одежд, заглядывает в окна пустыми глазами, хрупким мелом чертит знаки на дверных косяках, терпеливо садится рядом с постелью и караулит добычу. Её все равно — юноша или муж, красавица или старуха, умник или простец — однажды она заберет всех. Но не сейчас. За долгую жизнь Ариф не раз встречался со смертью — сражался с ней, спорил, убегал, уползал, ощущал на щеках ледяное дыхание — и давно уже не боялся.