Вячеслав Багров - Путь в бездне

— Решила оставить на десерт. — ответила Светка: — Мишка живет у жены в горах. Его Вимма из белой касты, так что он устроен замечательно. Я приходила к ним проситься на работу, у них в десяти километрах от усадьбы имеется большая ферма. Думала, чем дальше от больших городов, тем лучше. Он вышел из дому прямо на меня, представляешь? Жила у них долго. А вот в этом году решила продолжить поиски. Мишка с Виммкой отговаривали, до скандала. Тот даже чуть драку со мной не затеял, можешь себе представить? Наш Мишка! Так меня за руку схватил, что синяки неделю сходили. Денег дали, я — богачка теперь. — она рассмеялась: — Обещала к концу лета, что обязательно вернуться.

— Ну, и как… они живут? — спросил ее Сергей.

— В смысле — как? — усмехнулась Светка: — Не официально, детей не имеют. Как тебя угораздило пилотом-то стать, не пойму?! Удивительный ты все-таки болван, Сереженька. — и она вспомнив о чем-то, залилась смехом: — Осо-обе-енны-ый!

Гости давно ушли.

Наступила глубокая, весенняя ночь.

Сергей постелил Ланиной на своей, скрипящей пружинами кровати, а сам лег в углу комнаты, возле шкафа, на старом, местами протертом до дыр, матраце.

Он вспомнил недавние слова Светки и его рот, невольно, растянулся в улыбке.

— Сережка, — сказала она ему, когда ложилась спать, а он стоял у стены, чтобы выключить свет: — скажу, чтобы знал — полезешь — дам в морду. Не обижайся, хорошо?

Дам в морду.

Светка Ланина.

Через приоткрытую форточку в оконной раме, проникал остывший за вечер воздух, от чего в комнате, становилось прохладней. Сергей натянул до подбородка толстое, ватное одеяло.

— Сережа. — произнесла из темноты Светка: — Не спишь еще?

— Нет.

Кровать скрипнула пружинами, наверное, Ланина повернулась в его сторону.

— Прости меня, за сегодняшнее. Я иногда бываю занозой. Простишь?

— Ясное дело. — сказал он.

Помолчали.

— Я очень рада. Просто фантастика, что мы встретились.

— Угу.

Еще минута тишины.

Где-то далеко на улице, нарушая сон ночи, прогрохотала машина и ночная птица крикнула — уныло и одиноко.

— Ты думаешь они живы? — спросила Ланина.

Сенчин ответил не сразу — он сам хотел это знать.

— Думаю, что их не трогают. — сказал он.

— Так считаешь?

— Посуди сама. Местным упырям, очень нужен корабль, чтобы добраться до «Странника» — это логически.

— Оружие.

— Наше оружие, наши возможности.

— Думаешь, их держат, где-нибудь в тюрьме — кормят, поят, уговаривают? Сережка, ты действительно в это веришь?

— Да. — ответил Сергей: — Корабль на месте. Я ездил туда зимой, смотрел, издали, разумеется. Они обнесли его деревянными стенами, вроде башни такой. Из высадившихся на Твердь есть только двое, кто может поднять корабль — это капитан и я. Раз корабль на месте, значит шиш им с маслом, а не «Странник». До звездолета не доберутся. А планетолет наш никуда не полетит. Я уверен. Капитан — кремень, его голыми руками не возьмешь. Живы они.

Помолчали.

Сергей лежал и думал, что шансов добраться до планетолета практически нет — его охраняют, наверное, так как не охраняют ничто в этом мире, а оставшиеся на звездолете, почему-то не предпринимают никаких действий. И это было самое странное для него.

— Как он там, мой Семен? — спросила вдруг Ланина, обращаясь к немой ночи: — Муж мой. Примет ли он меня, если мы с ним когда-нибудь увидимся? Любит ли? Иногда болит в груди, как будто у меня вырвали сердце как будто пусто. Понимаешь?

Примет ли он меня.

Слова Ланиной заставили его спросить и спросив, Сергей уже жалел об этом.

— Как ты жила все это время? Как вообще?

— А ты хочешь это знать? — было в голосе Светки, что-то незнакомое ему в ней, какой-то жестокий холод: — Очень важно, Сережа, умереть вовремя.

Он уже хотел сказать ей — не надо, не хочу знать, забудь, но Ланина продолжала тихо, говорить:

— Я боюсь боли. До паники. Сколько раз я собиралась идти сдаваться, чтобы быть с ним, с моим сердцем. С моим сердцем. Но останавливает меня не страх пыток. Моя жизнь — пытка. Вдруг он меня не примет…Такую? Я не стану молчать, скажу ему.

Сергей хотел прервать ее, остановить, но Светка уже не могла замолчать, словно слова сами собой вырывались из ее груди — чужие, мертвые, не ее.

— Ты спрашивал меня, как я жила. Хочешь знать, что было со мной?

— Света, послушай…

— Какая я стала? Рассказать тебе, как меня поймали солдаты, когда я пряталась в лесу у поселка? Рассказать, как потом скиталась от поселка к поселку, прося кусок хлеба? Рассказать тебе как… — она ненадолго умолкла и вновь заговорила: — Вытащи нас отсюда, Сережа, а если я останусь здесь, если не смогу выбраться, то ты выжги их города, убей их солдат! Сделай это ради меня, пожалуйста.

И она, уткнув лицо в подушку, зарыдала надрывно, тяжко, не останавливаясь, а он лежал застывший, как бревно, глядя в окно, где качались тени тополя, слушал ее мучения, беспомощный, не в состоянии отвести от нее боль.

Светка Ланина — зажигательная, своим неистребимым оптимизмом, та, которая прощала ему, когда они были еще детьми, обидное для нее прозвище «Пушок», никому не прощала, а ему — прощала. Светка, которая всегда находила слова утешения в те дни, когда удушающая тоска, мучила и не давала покоя. Та самая Светка, что первой, показавшись в открытом люке шлюзовой камеры Тора, там в смертельной пляске пустоты и света, после катастрофы на Ледовой, сказала ему:

— Я знала, что это будешь ты.

Светка Ланина, как будто снова и снова, умирала сейчас в темноте.

Он вспомнил планету с унылым названием Ледовая, и воспоминание это, каким-то мистическим образом, передалось Ланиной и она, затихающая, спросила его из темноты:

— Ты помнишь как мы клялись?

— Помню.

— Никогда не предавать друг друга и то, во что мы верим. Я это говорила тогда…Помнишь какими мы были?

Он помнил.

— Мы никогда не вернемся назад. Никогда не станем прежними…

— Я обещаю, Света, я сожгу здесь все.

— Что это изменит?

Она уснула под утро и Сенчин в конце-концов, тоже уснул. Ему снились звезды, впервые за много лет. Далекие, сверкающие огни, они звали его.

Они его звали.

Весеннее солнце, врывалось в просторный кабинет через два больших окна, освещало чистый, недавно покрытый лаком, паркет.

Фолк Сток — мужчина среднего роста, тридцати двух лет, в белом офицерском мундире и начищенных до блеска хромовых сапогах, стоял напротив сидевшего за письменным столом генерала, и смотрел в дряблое, генеральское лицо. Генералу Ежи Суму, давно перевалило за семьдесят, но несмотря на свой возраст он, на удивление подчиненных, держался бодро, подтянуто и как всегда был смертельно опасен.