Николай Шелонский - В мире будущего

Только б вынуть одну из них - только одну! Сквозь такой проход свободно может пройти несколько человек!

Я останавливался только для того, чтобы зажечь новый свиток. Я не жалел их - на что были они мне более? Ведь свобода, желанная свобода так близка ко мне, и скоро вместо слабого огня, с дымом и копотью, надо мной засияет радостный луч солнца! Папирус за папирусом бросал я в снятую со светильника чашу, и яркий огонь озарял мою темницу.

Швы кругом гранитного, правильно обтесанного камня были наконец пробиты.

Я вздохнул с облегчением. Мне казалось, что остается самое легкое - сдвинуть этот камень, выбросить его вон и добраться до следующего.

Я передохнул и, вложив свое орудие между плитами, налег на него со всей силой.

Толстый рычаг погнулся, но камень не сдвинулся с места. Я вкладывал мое орудие в другое место, в третье… но все напрасно!

Все напрасно! Каким невыразимым ужасом прозвучали в моей Душе эти слова!

Камень, простой камень сильнее воли человека!

О жалкое ничтожество!

Злоба охватила меня, и в новом припадке безумия я схватил тяжелую подставку светильника, который носили обыкновенно два служителя, и с бешеной силой стал бить им по гранитной глыбе. Я не сознавал, что я делаю, но с каждым ударом силы мои росли, мне казалось, что твердыня содрогается, и, полный дикой злобы, я учащал свои удары.

И гранитная твердыня не выдержала: камень обращался в песок, края его отлетали, и перед моими глазами открывался желанный путь к свободе. Но я боялся вновь поддаваться надежде, я хотел, чтобы клокотала в моей груди злоба, удесятерявшая мои силы.

Такая же злоба, часто бесцельная, беспричинная, бушевала во мне впоследствии, но при других обстоятельствах - когда я, среди грома и стука оружия и диких криков беспощадной сечи, наносил страшные удары, падавшие уже не на бездушную гранитную массу, но на живое человеческое тело…

Сила человека взяла верх - камень треснул в нескольких местах. Успокоившись немного, я взял свой рычаг, вложил его в одну из трещин - и громадный осколок с громом вывалился на плиты пола.

Дым и едкая гарь от сжигания папирусов застилала нишу и наполняла комнату, где стоял саркофаг Ненху-Ра. Я потушил огонь и лег на покрытый слоем пепла пол, чтобы восстановить свои силы.

Я не боялся теперь за будущее: я знал, что буду свободен, что эта свобода в моей власти. Я хотел собраться с мыслями, определить хотя приблизительно время, проведенное мною в заточении.

Кончилось ли царствование фараона Сетоса?

Конечно, кончилось… Почему же? Мне-то казалось, что так еще недавно был тот момент, когда я увидел перед собою пораженное ужасом лицо живого Ненху-Ра, - то, наоборот, я был уверен, что с той поры протекли целые столетия… Отдыхая от моей гигантской работы, я приходил все более и более в себя, и вместе с тем мне начинало представляться, что только ужас одиночества потряс меня и что несколько дней кажутся мне вечностью.

Но нет! Папирусы загромождали хранилище. Их почти уже нет. А я прочел более половины истребленных мною. Сколько понадобилось бы на это времени?

Как долго продолжался каждый период моего созерцательного настроения, когда тело мое замирало и цепенело и дух мой отрешался от него?

Что я мог прожить долго без пищи и питья - я не сомневался: Ненху-Ра не мог лгать, и притом лгать в последние минуты своей жизни.

Если царствует другой фараон, то остались ли в живых люди, знавшие меня, и признают ли они меня? Как примут меня жрецы?..

И тут ужасная мысль поразила меня: я был виновен в величайшем преступлении, какое только мог совершить египтянин: я не только читал письмена, доступные лишь одному верховному жрецу, но я осмелился истребить самые священные папирусы!

По выходе из темницы меня неминуемо ожидала страшная казнь …

Я должен придумать, как спастись от нее, - я хотел жить, и мысль о смерти была мне ненавистна.

Но кто же знает, что здесь именно сохранялись храмовые папирусы?

Ненху-Ра исчез бесследно вместе со мной. Та же преступная рука, которая погребла заживо его и меня, взяла, вероятно, посох верховного жреца. Чудом объяснено было исчезновение Ненху-Ра. Но если похититель его сана не проникнул в гробницу, то, конечно, ему неизвестно было о существовании папирусов.

Тогда я спасен - стоит только уничтожить последние следы хранившихся здесь свитков, сказать, что пепел уже покрывал плиты пола, когда впервые ступила сюда моя нога.

Тем лучше - светлее будет продолжать мне работу.

Какое было мне дело до того, что хищнически будут истреблены сокровища знания, сбереженные для грядущих поколений?

Я встал со своего ложа, и через минуту яркий костер пылал в вековом хранилище беспощадно истребляемых священных свитков.

Я снова принялся за работу. Куски гранита отбивались один за другим, и, наконец, первый из громадных камней был вынут. Я стоял в образовавшейся в стене громадной нише, и передо мной лежала новая каменная твердыня. Но я не боялся ее - я знал, что ей не устоять против моих усилий.

Снова потянулось время, но теперь оно для меня то летело быстро, то тянулось страшно медленно, смотря по тому, как шла моя работа.

Я ложился, когда дым наполнял мою темницу, и впадал в знакомое мне забытье, телесное оцепенение, каким-то тогда непонятным мне образом восстановлявшее мои силы.

Иногда я позволял себе, уже когда было возможно, не приступать к работе и тешил себя мечтами о близком предстоящем мне будущем.

О, как радовалась моя душа в этих мечтах! В смрадной, душной гробнице, в соседстве с трупом, я вдыхал напитанный ароматом воздух, во тьме мне светило солнце!..

Я вынул второй камень и третий.

Вся гробница Ненху Ра загромождена была обломками, и я начинал бояться, что скоро мне некуда будет девать эти обломки. Я выбил в стене громадный коридор, проход, по которому свободно могла бы проехать колесница и который шел в глубь на двести локтей.

Таковы были стены египетского храма, воздвигнутые руками сынов Израиля!

Сколько камней придется еще мне вынуть? Неужели за четвертым камнем лежит еще ряд, или же только он замыкает мне выход на свободу?..

При первом же ударе моим тараном в этот камень я понял, что он был последний: звук от ударов прежде раздавался глухо, теперь же он был звонок, открывая за собой пустоту.

С каким восторгом принялся я за эту последнюю работу! Какими могучими ударами награждал я твердыню, так беспощадно заключавшую в себе мое я в течение не поддающегося сознанию времени!

Я был увлечен своей работой, но я вел ее теперь уже не с прежней злобой, и ожесточение, лихорадочное самозабвение сменилось во мне всепоглощающим чувством радостного ожидания.