Орасио Кирога - Вампиры пустыни [Том I]

— Я кое-что заметил, — вмешался Хеншоу. — Все началось с того землетрясения и изменений в климате. Смерти последовали за дождями и появлением растительности. В известном смысле, это подтверждает теорию эпидемии. Я не исключаю, что в почве находились какие-то бациллы, которые возродились к жизни и стали активны благодаря влажной погоде.

— Напротив, — возразил я. — У нас не было смертей в период сильных дождей. Все убийства произошли с тех пор, как прекратились дожди и установилась засушливая погода, стала сухой. Мне кажется, они никак не связаны с дождями.

— Ну что же, у нас будет возможность это установить, — сказал Хеншоу. — Собираются облака, и по всему судя, надо ждать дождя.

Он не ошибся. В тот день пошел дождь; к вечеру он превратился в ливень, и всю ночь с неба низвергались водные потоки. В затронутой дождем местности не было ни единой смерти или нападения, хотя шестеро мужчин и три женщины были убиты около Салаверри и Трухильо, в районе, где дождя не было. Это могло быть, конечно, простым совпадением. Дождь лил и в последующие четыре ночи, затем распространился на юг до Чанкая — никаких убийств! Взаимосвязь дождей и убийств становилась очевидной, и приходилось заключить, что гипотеза Роджерса о неизвестной эпидемии была правильной.

Дни шли за днями, погода стояла дождливая, а убийства не повторялись. Никто не располагал конкретным научным или медицинским объяснением, но все мы решили, что случаи загадочных смертей были вызваны некими спорами, бациллами или микробами, которые становились вирулентными лишь в засушливые периоды и после обильных дождей. Дожди, как сформулировал Роджерс, помогали им развиться или восстать из спящего состояния, но активными они становились лишь в засушливую погоду. Однако даже Роджерс никак не мог объяснить тот факт, что все смерти случались исключительно по ночам.

Так или иначе, эпидемия закончилась. Все были теперь убеждены, что люди к трагедиям непричастны, и поскольку в обозримом будущем прекращения дождей ожидать не приходилось — Бюро погоды и метеорологи утверждали, что если рельеф океанского дна не изменится, погода навсегда останется влажной — недавние трагические и наполненные ужасом ночи были почти забыты. Бурильщики и монтажники, не сумевшие уплыть восвояси, отбросили свои страхи и вернулись на работу; с холмов в лагеря потянулись чоло, да и женщины бросили вязать узлы и паковать чемоданы и решили остаться.

Я снова смог обратиться к своим исследованиям и прежде всего поспешил к странным растениям, которые по необходимости так долго оставлял без внимания.

К моему большому огорчению, я нашел их увядшими, мертвыми… Отметины на их отростках указывали места, где распустились цветы. Напрасно я обыскивал окрестности в поисках плодов, семян или цветочных лепестков. Прошло несколько недель, все это время шли сильные дожди, и мертвая растительность очень быстро разлагалась. Я был до крайности разочарован, но делать было нечего. Превратив свою ботаническую экспедицию в охотничью, я углубился в джунгли в надежде добыть перепелов или голубей. Я прошел, наверное, четверть мили и вышел на берег одного из недавно образовавшихся ручьев. Там я наткнулся на частично разложившийся, кашеобразный, студенистый предмет, лежавший у кромки воды. В первую минуту я подумал, что это труп какого-то животного или рыбы, но предмет почти не издавал запаха разлагающейся плоти. Я наклонился ближе и обнаружил, что это был увядший и полусгнивший цветок какого-то неизвестного растения. Что-то в нем показалось мне знакомым. Внезапно меня осенило: да это же цветок одного из моих странных кустарников! Вполне очевидно, что он был сорван ветром или смыт потоком и носился по течению, пока не нашел приют на берегу. Экземпляр цветка был значительно поврежден, и тем не менее я изучил его с большим интересом. Насколько я мог определить, он мало чем отличался от цветов, которые я видел раньше в виде почти раскрывшихся бутонов. Фиолетовый цвет выцвел до темно-коричневого, белый стал желтоватым, почти бесцветным, но я все еще мог различить гигантскую луковичную чашечку и перепончатую бахрому, окружавшую длинные полукруглые лепестки, нитевидные волокна, которые я определил как тычинки, и часть толстого, мясистого, колючего пестика. В полном расцвете сил, только что открывшись на материнском растении, цветок представлял собой, должно быть, великолепное и действительно замечательное зрелище. Но сохранить образчик было невозможно — и, вздохнув о том, что никогда, вероятно, не смогу увидеть странные растения в цвету, я направился дальше.

Через несколько минут, однако, я увидел еще один гниющий цветок. На этот раз, к своему удивлению, я обнаружил вокруг членистые, лишенные листьев побеги новых растений, прорастающие прямо из земли. Это было чрезвычайно любопытно. Не было ни семян, ни плодов: видимо, побеги прорастали из самого цветка. Поразмыслив, я понял, что в этом нет ничего необычайного: многие кактусы и бромелии могут порастать из частей стеблей, даже из почек или цветов, а я уже давно пришел к выводу, что мои растения были тесно связаны с группой кактусов либо бромелий или входили в одну из них. Я был в восторге — мне все-таки представится возможность стать свидетелем их цветения! Если дожди продолжатся, они разовьются очень быстро и через две недели зацветут. В тот день я нашел еще несколько старых цветков, и всякий раз вокруг были новые побеги. С такой скоростью, думал я, через несколько месяцев весь склон горы покроется странными растениями; какое же поистине великолепное зрелище явят сотни, тысячи распустившихся гигантских цветов! Жаль, что они раскрываются только ночью, как эхинореус. Но и под лунным светом огромные бело-лиловые цветы станут незабываемым видением, и ради него я готов был пройти много миль по джунглям.

Я навещал свои растения почти ежедневно. Они развивались быстро, поглощая, судя по всему, остатки старых цветов. Как ни удивительно, они оказались разбросаны по весьма обширному участку. Мое удивление возросло после того, как я рассказал о них друзьям. Меривейл сказал, что видел такое растение далеко в районе бывшей пустыни, а Седжвик сообщил, что заметил странные растения на полпути к Лобитосу. Казалось невероятным, что ветер мог унести громадные цветы на такое расстояние; я мог лишь предположить, что имелись и другие заросли загадочных кустарников, не обнаруженные мной в начале периода дождей.

Вскоре после этого я заметил, что ближайшие к лагерю растения собираются зацвести. Я был очень взволнован и с неослабевающим интересом наблюдал, как набухают бутоны, развиваются цветы и бело-фиолетовые лепестки показываются из-под грубых коричневатых покровов. Настал день, когда я заключил, что ночью цветы могут распуститься; я боялся пропустить этот момент, так как был убежден, что полное цветение продолжается всего одну ночь, и решил с наступлением темноты нанести визит своим растениям. В тот вечер дождь лил, как из ведра. Бредя по воде и грязи, я добрался в конце концов до ближайших кустов и нашел цветы в том же состоянии, в каком они были днем. Они явно не желали распускаться под дождем, и я ругал себя последними словами: я ведь должен был это понимать, так как немногие ночные растения цветут в плохую погоду, но вместо того пустился в бессмысленный поход. Я возвратился в лагерь и стал ждать окончания дождей.