Борис Никонов - Книга семи печатей [Фантастика Серебряного века. Том VI]

6 сентября.

Не спал всю ночь. «Он» поздно возился и несколько раз у него падали книги из рук. Тогда я вскакивал с кровати и с ужасом ожидал взрыва. Сегодня трещит голова. Заниматься вовсе не могу. Решил переменить квартиру. Сейчас иду подыскивать комнату, — возьму первую попавшуюся.

10 сентября.

Комнату нашел, но пока не перебрался. Меня терзает вопрос: правильно ли я поступаю, спасая свою шкуру и сознательно подвергая опасности мирных обывателей громадного дома? Ведь замалчивая то, что я знаю, я становлюсь соучастником преступления. Необходимо предупредить всех об опытах Хлопушкина. Но, с другой стороны, если он действительно находится на пороге величайшего открытия, которое должно навсегда искоренить войну, имею ли я право прерывать его работы своим вмешательством? Ведь если бы он замышлял: что-нибудь преступное, он не был бы со мной так откровенен и не выказал бы по отношению к чужому человеку столько доверия. Так поступают только люди с чистой совестью. Я не в силах донести на него, но тогда я не вправе уходить отсюда и первым должен разделить участь всех обитателей дома, если случится катастрофа. Иначе моя трусость будет позорной и будет граничить с подлейшим предательством.

22 сентября.

Я чувствую, что схожу с ума. Все это происходит так кошмарно, что я начал помышлять о самоубийстве. Разве смерть не лучше такой невыносимой муки, когда больной мозг не имеет ни минуты отдыха? Кажется, нет большей пытки, чем томительное ожидание. Я лежу без всякого дела на постели и слушаю, и жду. Чего? Конечно, взрыва, который должен меня уничтожить в одно мгновение. Но странно, что я, опасаясь взрыва, в то же время жду его с каким- то болезненным нетерпением и, таким образом, я испытываю: двойное страдание. Все на свете стало для меня безразличным. Я лежу без движения, вовсе не выхожу из комнаты и питаюсь только потому, что хозяйка присылает мне обед, а прислуга торопит меня, чтобы я поскорее «освободил посуду».

Сегодня я заглянул к «нему». Когда я постучал в двери, он сам отворил их мне и, увидев меня, как будто обрадовался.

— А, соседушка, очень рад вас видеть. Дело мое обстоит блестяще! Я добился неожиданных результатов. Кстати, я покажу вам мой замечательный опыт. Видите эти черные шарики? В каждом из них ничтожнейшее количество неонитроглицерина, что-то менее десятимиллионной доли чайной ложечки. Вот я помещаю один такой шарик в противоположный угол комнаты и навожу на него лучи изобретенного мною аппарата. Смотрите!

Он достал какую-то машинку, напоминавшую волшебный фонарь, и направил сноп лучей в ту сторону, где находился шарик с взрывчатым веществом. Затем он стал вертеть колесо, которое зажужжало, точно муха у оконного стекла. Прошло несколько минут и вдруг шарик с легким звоном лопнул и испустил кольцо беловатого дыма.

— Видели? — с восторгом заговорил Хлопушкин. — Как я взорвал его на расстоянии, посредством одних только лучей, которые одинаково протекают сквозь воздух, воду, дерево и железо? Теперь представьте себе броненосец. Мне достаточно взорвать в его пороховом погребе ничтожнейшую щепотку взрывчатого вещества, чтобы взрыв этот, по закону детонации, распространился на весь погреб и броненосец взлетел на воздух, как ракета! Не правда ли, хорошо? Повоюйте-ка после этого!

Хлопушкин весело смеялся, потирал руки, и лицо его выражало неописуемое блаженство. Я завидовал ему от всей глубины своей измученной души и спросил его:

— Значит, вы уже закончили свои работы?

— Почти, еще неделька-другая — и все у меня будет завершено… Тогда я опубликую свое открытие во всеобщее сведение и одним ударом уничтожу гидру войны! Дорогой мой, если бы вы знали, как я счастлив!

Он схватил меня за руки и горячо пожал их.

Я посидел еще минутку и вернулся к себе в комнату, совершенно обезволенный и смущенный. Нет! Я не имею права прерывать работы этого человека. Но тем более я буду презренным трусом, если я тайком убегу отсюда, спасая свою шкуренку. Итак, я обречен неопределенное время томиться, страдать и ждать конца «его» исследований… О, как это мучительно — ждать!..

6 октября.

Я решил навести справки о том, действительно ли произошел тот взрыв в лаборатории, о котором мне рассказал Хлопушкин и от которого погиб сторож. Я все-таки думаю, что этот рассказ является вымыслом рехнувшегося человека. И, быть может, желтая жидкость, которую Хлопушкин громко именует неонитроглицерином, — ерунда…

10 октября.

Я очень тревожно настроен. В 10 часов вечера, когда прислуга убрала самовары и я, по обыкновению, лежал на постели, прислушиваясь к тому, что происходит в комнате соседа, до меня донесся глухой шум, какой я слышал в тот самый вечер, когда Хлопушкин упал в обморок. Я бросился к его дверям, но они оказались запертыми. На мой стук ответа не последовало. Умер ли он, или лежит в обмороке, или просто спит?

10 час. 15 мин.

У «него» тихо, как в могиле… Умер?

10 час. 30 мин.

Я теряю голову. Неужели я с ума схожу? Мне явственно кажется, что у «него» в комнате пожар. Я слышу потрескиванье огня, лижущего своими языками сухое дерево, и мне чудится, будто я ощущаю запах дыма. Что же это — галлюцинации? Почему все спокойно спят?..

10 час. 35 мин.

Боже, Боже, у «него» пожар! Дым пробирается сквозь щели дверей, соединяющих мою комнату с его. Что же будет? Надо поднять тревогу… Но удастся ли проникнуть к «нему» в комнату раньше, чем свершится ужасное? Взрыв неизбежен! И мы все взлетим на воздух, разорванные на мельчайшие части…

Да, это дым… Надо спасти, кого еще возможно, — и спасаться самому…

Через несколько часов на одной из отдаленных улиц города замечен был странный юноша с бледным лицом и растерянным взором. Он забирался в ниши домов и подолгу стоял без движения, напоминая окаменелую статую. Затем он испуганно озирался и начинал двигаться дальше, как- то боком, прижимаясь спиной к стенам домов и к решеткам оград. Он ступал осторожно, мелкими шажками, точно он был сделал из хрупкого стекла.

Когда его задержали, он не оказал никакого сопротивления. Наоборот, он робко повторял: «Ради Бога, не трогайте меня! Я пойду, куда вы захотите, только не прикасайтесь ко мне! Иначе мы все погибнем!..»

Назвать себя юноша отказался. Заложив руки за спину и съежившись, он лепетал:

— Я не трус… я не трус…

Однажды осенней ночью мне с приятелем пришлось дожидаться поезда на глухой степной станции.

Стояла черная, беспросветная ночь. Со степи дул ровный холодный ветер, порой приносивший откуда-то капли дождя. Было холодно, но мы предпочитали холод запаху скипидара и красок только что отремонтированного здания.