Александр Богданов - Камень астерикс [Фантастика Серебряного века. Том III]

— Голконду сразу не заберешь, да и чутье не обманывает: в остальных ящиках и тайниках должны быть бриллианты, именные билеты и прочие подозрительные ценности.

— Подозрительные?

— Потому что опасные… они имеют приметы, а вынимать камни — не стоит игра свеч.

— Ступай, а я останусь, — с жадно засверкавшими глазами сказал Вильгельм.

— Застрелю, — со свирепой улыбкой сказал барон.

— Боишься, что застряну?

— Наверняка.

Вильгельм пожал плечами и опустил руки.

— Твой слуга.

Барон поднялся по канату первым, за ним — Вильгельм.

При свете электрических ламп и яркой утренней зари, лившей свои лучи из-под полуопущенной шторы огромного окна, странный вид являла собою комната. Груды мусора, на всем пыль — и серая, как тень, Милли, в изнеможении бившая по клавишам окоченевшими пальчиками.

Барон кивнул ей.

— Брось. Подкрепимся. Уложи свои вещицы. Три часа, а в банк приходят — в девять, положим, в восемь. Вильгельм, мусор убрать.

— Куда?

— Под кровать, а часть — нидер [21] … нидер — вниз, от нем . nieder. . Ну, и вычистить ковер щеткой и заплату пришпилить обратно — кнопками… С восьмичасовым поездом будем уже далеко. Поверь, если я ездил вчера в Сестрорецк, то тоже недаром, не только ради тех причин, о которых я тебе, Вильгельм, поведал. Все уже было решено и, если бы я не встретил тебя, я сделал бы один. И, может быть, было бы лучше: дележки не было бы! — засмеялся барон. — Силен во мне товарищ. За Выборгом запутаем след. Вчера из Сестрорецка уже выехал приблизительно похожий на меня и с такой же спутницей — только она под вуалью — барон Вольдемар Игельштром. Сыскная погоня помчится и, руководствуясь банальной психологией, сделает угонку в сторону за этой четой, а мы докатим до Або, сядем на пароход и — в Стокгольм, и в Копенгаген… Дружески расстанемся, Вильгельм, и, если вновь появимся в Петербурге, то уже в другом одеянии и под другими знаками.

Он вымылся у рукомойника и то же сделал Вильгельм, когда окончил уборку номера. Оба они оделись джентльменами, а слабонервная Милли попыталась заснуть. Товарищи сняли запыленные газеты и принялись за остатки ужина. Чокнулись.

— А разве нельзя сейчас уйти? — спросил Громиловский, устремив на барона взгляд.

— Можно, но трудно. Надо дождаться все-таки же настоящего утра. Должно быть правдоподобно.

— У тебя не работают кузнецы в душе?

— Не трушу ли я? Трусость бывает двух родов — глупая и умная. Глупый, большей частью, выдает себя. Великолепно сделал дело, а в три часа удирает и сразу обращает на себя внимание.

— Но видишь ли, я музыкант, гость, и смешно же оставаться на всю ночь.

— Ты прав, — забарабанив пальцами по столу, сказал барон. — Но без меня оступишься. С тобой огромные деньги.

— Глазам своим не верю и рукам! — раздвигая пиявки до ушей, проговорил Вильгельм.

— Но черт с тобой. Непрактичность есть глупость и должна быть наказана; да за что мы пострадаем? Таким образом, я предпочел бы, чтобы ты оставался с нами. Ты гость, но мы пригласили тебя ночевать. Может быть, виолончель опять сейчас запоет. Вильгельм, я буду неспокоен, если ты уйдешь. Меня начинают одолевать дурные предчувствия, а знаешь, я в этом отношении не ошибался.

— Как хочешь, — тоже барабаня пальцами, проговорил Вильгельм, и глаза его не были потуплены.

— Значит?

— Нет.

— Стоишь на своем?

— Да, барон, на своем. Я нахожу, что подозрительно оставаться именно на всю ночь… Отчего же не воспользоваться шансами? Охотно подожду тебя у Выборгского вокзала в гостинице. Возьму футляр с виолончелью, приеду и займу скромный номерок, а швейцар выпустит меня, само собой разумеется, без всяких…

Баронесса лежала на постели, и глаза смыкались, и свинцовые веки опускались с неудержимой тяжестью. Но теперь сон отлетел, энергия возвратилась. Она вскочила, оделась по-дорожному за портьерой и вышла к мужчинам.

— Я тоже хочу есть и пить, — щурясь на свет, сказала она и протянула свои тонкие руки к барону.

Он посадил ее около себя.

— Не спишь. Слышишь, что задумал Вильгельм?

— Он прав. Отчего же ему не уехать вперед? Только не надо ему давать ничего с собой: явился он с пустыми руками.

— На первый взгляд, логично. Но откуда же моя тоска? — с тревогой в голосе спросил барон. — Ну, хорошо, да будет по-твоему, если и Милли находит.

Вильгельм торопливо доел салат из рябчика, запил ликером, и, еще облизывая губы и вытирая усы рукой — носовой платок он забыл купить — стал прощаться.

— Я уверен, до скорого свиданья!

Он надел свой модный реглан, шляпу и в самом веселом и радостном настроении, утомленный, но и счастливый, направился к дверям, оглядываясь на баронессу и барона и кивая им головой.

Лицом к лицу, пройдя крохотную переднюю номера, на пороге выходной двери он столкнулся с сонной физиономией разбитого усталостью лакея.

Вильгельм отшатнулся.

— Изволите уходить? — вяло спросил лакей.

— Проводи и получи на чай.

Сонная физиономия преобразилась. Продольные морщины лакейского лица раздвинулись поперечной улыбкой, в хитрых серых глазах вспыхнули огоньки насмешки и торжества, стан распрямился, протянулись твердые, как железо, руки и схватили Вильгельма за оба плеча.

— Сколько дал бы ты мне на чай? Назад!

Он втолкнул его в номер, запер дверь за собой и тоже вошел.

— Чисто вы обделали дело, господа, — сказал он и вынул из карманов по револьверу.

Барон стал бледен, как будто внезапно поседел.

— Как ти осмелил! — закричал он.

— Полно ломаться, — спокойно сказал лакей.

— С кем имею честь? — спросил барон.

— С сыщиком!

Барон заморгал. Не сразу понял. Вильгельм сел на кончик стула, а Милли в немой ярости начала грызть свои ногти; и ненавистью и злобой загорелись ее глаза.

— Ну, что же? — начал сыщик. — Карты раскрыты, маски сорваны, а молодцы. Барон Игельштром несколько лет носил графскую корону и, как только вошел знаменитый Музыкант, я издали, по его трости, узнал в нем сотрудника. Может быть, я, конечно, сделал бы несколько ошибок, если бы рассказал план барона во всей его связности. Но в общем я был убежден еще полгода назад, когда получил в гостинице место лакея, что непременно будет сделан пролом в этом номере и банк будет ограблен. Иначе какой черт заставил бы меня ходить во фраке и сносить брань капризных гостей, в особенности вот таких нервных дамочек… Смотрит на меня, как рассерженная кошечка, — презрительно-ласково прервал он себя и продолжал: — Идея обобрать банк именно таким способом принадлежит, конечно, к числу самых простых, при современной технике и высокой интеллигентности лиц, посвятивших себя прибыльному ремеслу. Несколько лет, с тех пор, как в столице начались ежедневные очередные разгромы квартир и магазинов, я делал теоретические разыскания таких мест, где возможны новые взломы и разгромы, и меня чутье не обманывало. Признаюсь только, что я сначала мало интересовался вопросом о поимке взломщиков. Но когда я убедился, что уменье читать в таинственной книге воровских судеб Петербурга мною постигнуто почти в совершенстве, я выступил на активный путь. Вы удивляетесь, барон, баронесса и великий маэстро Громиловский, к чему я столько говорю, и обдумываете, как бы отделаться от меня и всадить, по возможности неслышно, пулю в лоб моей нежеланной особе; я, однако, неусыпно слежу за малейшим вашим движением и, как у вас, барон, в серьезную минуту бывает потребность болтать и вторгаться в метафизику — я кое-что подслушал из ваших разговоров, — и это вполне естественно, — так и у меня есть склонность поговорить, с той только разницей, что все, что я ни делаю и ни говорю — целесообразно. Пожалуйста, успокойтесь и положите руки на стол. Я не говорю «поднимите», но положите. Мои щенки заряжены. И, кроме того, в руках у меня проволока: нажму кнопку и подниму тревогу.