Ларри Айзенберг - Сверхновая американская фантастика, 1996 № 05-06

Еще приходится читать статьи о фантастике, которая «наконец-то» избавилась от некоей узости, изжила из себя науку, с ее «безликими» абстракциями, и технику, с ее «бездушным» научно-техническим прогрессом, и обратилась-таки к описанию слезинок и мудрости отдельных древних культов, неизвестно откуда снизошедшей.

Между тем расширенное мировосприятие включает в себя и размышления об абстрактных понятиях науки, а мировоззрение — это общий базис и для точного знания, и для веры. Отказ от мировоззрения — тоже мировоззрение, и в этом случае мы видим либо людей с расщепленным, мозаичным сознанием, либо фанатиков со своими особыми взглядами на страдание. Что касается бездушия научного-технического прогресса, то, судя по античным шуткам, наш гуманизм показался бы им нежизненным, но вместе с тем их искусство не состояло из одних трагедийных жанров. Где же все-таки прикажете остановить (для того, наверное, чтобы пойти в другом направлении) этот бездушный научно-технический прогресс? Перед вакциной от полиомиелита, перед таблицей Менделеева, (лучше мы бы их не знали?) или как раз сейчас наступил самый подходящий момент? Когда в богословских трудах появилась апелляция к радиоволнам, как к невидимой, но весьма важной и легко проявляемой вездесущей реальности?

Если кто-то утверждает, что в научной фантастике его меньше всего интересует наука, то он отрицает возможность синтеза научных понятий в целостные образы, хотя прогресс науки через оперирование образами может быть прослежен на множестве примеров, не говоря уже об известном высказывании, что ученый мыслит скорее образами, чем формулами. Научная теория — прочность ее выводов — стоит не дороже тех принципиальных положений, которые заложены в ее основание. Почему бы не позаботиться о прочности фундамента?

Есть ли характеры у ученых в фантастике? Вспомним героев Жюля Верна, Уэллса… Доктора Фауста, который впал в меланхолию после глубокого изучения курса точных наук, — и что было дальше. Вспомним, как остро переживали некоторые люди чисто абстрактную и слабо доказанную «тепловую смерть вселенной», и как волнующе недавнее сообщение о возможных биохимических следах древней жизни в марсианском метеоритном веществе.

А то, что от имени науки и научной фантастики выступали иногда и вульгарные материалисты, и вульгарные популяризаторы — так и черт на Святое Писание ссылается, когда своих целей добивается. Но при отказе от Святого Писания, кто останется в выигрыше?

Есть определенный параллелизм между рассуждениями о необязательности и даже нежелательности науки в фантастике и необязательности фундаментальных наук для той или иной страны. Заведомая экономия на фундаментальных исследованиях, их имитация — это планируемая потеря интеллектуальной, а в конечном счете и любой другой самостоятельности.

Научная фантастика имеет свое самостоятельное значение и потому еще, что не ждет, когда научные положения попадут в нее опосредованными путями. В номере «Сверхновой», лежащем перед вами, Роджер Желязны, известный у нас в стране прежде всего как создатель Эмбера\Амбера\Янтаря, выступает как автор рассказа «Три нисхождения Джереми Бейкера», основанного на последних космогонических воззрениях ученых. Что не мешает рассказу быть рассказом: со вполне определенным героем-человеком и не уступающим в человечности существом-телепатом, нисходящим с Джереми на самый последний круг, в центр черной дыры.

И дело тут не только в том, что ученые — тоже люди и ничто человеческое им не чуждо. Да, они страдают аппендицитом (как герой рассказа Грегори Бенфорда «Моцарт и морфий»), испытывают терзания при попытках бросить курить (как у Ларри Айзенберга), любят и рожают детей. Но в самых критических ситуациях к ним приходит осознание своей включенности в более широкие круги бытия, а вместе с тем желание познать, что движет ими. И, видимо, это желание столь же неотъемлемо от человеческой природы, как способность воспринимать многообразие Вселенной. «Священное любопытство» — «divine curiosity» — называют это свойство Артур Кларк, Урсула Ле Гуин, Дэвид Брин. Оно питало фантастику на заре нашего века, в его середине и в наши дни. Собственно говоря, только это в ней и неизменно. И мы по-прежнему приветствуем научных фантастов на наших страницах.

Один из классиков киберпанка, Дэвид Брин, предварял публикацию данного рассказа в «F&SF » следующими словами: «это четвертая вещь за последнее время, в которой беременность героини играет определенную роль. («Сверхновая» опубликовала «Дошколят доктора Пака» в № 5–6 за 1995 г.) И так уж совпало, что наш первый ребенок родился во время написания этой серии рассказов. Ясно, почему я взял тему виртуальной реальности, но мне хотелось обратить внимание и на распространенное мнение, с которым я не согласен, что интерфейс «мозг-компьютер» будет восприниматься людьми как нечто реальное. Слишком тесно наше «я» связано с нашим телом, «потрохами», «мясом». Виртуальная реальность никогда не будет по-настоящему живой, пока вы не вовлечете в процесс эту «плоть».

Спору нет, натуральные продукты полезней. От гамбургеров же — тромбы в сосудах, и к тому же, чтобы их поджарить, нужно вырубить несколько акров леса. Надо питаться, как в каменном веке: предки наши копали коренья, много двигались и всегда были малость голодными. Утверждают, что так.

И все же я опешил, когда жена предложила отведать термитов.

— Попробуй, солнышко. Хотя бы одного. Вкуснятина.

Гея уже распаковала коробку с термитником. Я поставил кейс на пол. Полчища тварей цвета сырого теста ползали под прозрачной пластиковой крышкой, обихаживали свою толстуху «королеву», пожирали какие-то кухонные отходы — словом, чувствовали себя вольготно в моем доме.

Гея протянула мне палочку отполированного псевдодерева.

— Гляди! Этой штучкой ты достанешь себе на манер тропических обезьян несколько славных толстячков.