Индра Незатейкина - Вкус полыни

Проснулась я в комнате у тети Любы, на диванчике, заботливо укрытая уютным шерстяным пледом, обнимая Сашиного плюшевого мишку, оттого, что меня тормошили родители.

— Алиска, просыпайся, — щекотал меня папа. — Подъём! Поедем гулять!

— Алечка, вставай, за нами автобусы скоро придут, — вторила ему мама.

В окно били яркие солнечные лучи. Теплый весенний ветерок из форточки трепал тюлевые занавески. Саша с озабоченным видом ходил по комнате, собирая в пакет книги и еще какие-то мальчишечьи ценности, а тетя Люба напевала на кухне, позвякивая посудой.

— Какие автобусы? — спросонья не поняла я.

Автобусы пришли днем, когда мы были уже собраны, одеты для выезда на природу и стояли внизу у подъезда. Но и тогда мы ничего не понимали. Папа как раз прибежал из «Березки» и вручил нам с Сашей по целой бутылке тархуна — «Смотрите-ка, что я достал! Там такая давка, как будто конец света — дефицит выбросили!» Мы разместились на заднем сиденье, мама взяла меня на руки. Тархуна в тот момент мне почему-то совсем не хотелось.

И когда наш «лиазик», уже выехав из города, поднялся на мост, и пассажиры приникли к окнам, разглядывая станцию в синеватом дыму, над которой кружили вертолеты, я почему-то обернулась и через мамино плечо сквозь грязноватое заднее стекло стала смотреть на удаляющийся город. И неожиданно даже для себя непонятно отчего вдруг горько-горько заплакала.

Я открыла глаза. Приветливо улыбающийся техник снимал с моей головы электроды.

Я ощутила непривычное облегчение. Как будто, поделившись с посторонними людьми своими детскими воспоминаниями, сняла с души груз, мучивший меня долгие годы.

Как все-таки хорошо, что техника шагнула так далеко вперед. Как удивительно, что этот чудо-аппарат сумел извлечь из глубин моей памяти такие яркие и насыщенные деталями картины. Казалось бы, они должны были неминуемо потускнеть, стереться и покрыться слоем пыли со временем, но нет же — они промелькнули перед моим мысленным взором такие острые и свежие, как будто все это случилось вчера.

Все-таки, хорошо, что мне посоветовали прийти сюда. Изложить это словами я, наверное, так никогда и не решилась бы. Да и где сейчас найти слушателей, которым это было бы интересно?

— Ну, как? — спросила я. — Это чем-нибудь поможет?

— Просто великолепно! — с воодушевлением сообщил техник. Наверное, он всем говорил одно и то же. — Очень интересные подробности. Ваша мнемограмма, несомненно, очень поможет нам в воссоздании общей картины чернобыльской катастрофы.

Я вздохнула.

— Вы знаете, — извиняясь, сказала я. — Сейчас я понимаю, что в воспоминаниях есть нестыковки. И кое-где нарушена хронология. Например, вертолеты над Припятью. Позже я во многих источниках читала, что они начали облеты станции и города около семи утра 27-ого апреля… Я не знаю, как такое может быть, но мне отчетливо запомнились эти вертолеты… Может быть, наложилось как-то. Все-таки, уже пятьдесят пять лет прошло, не шутка. Да и детская память иногда выкидывает странные трюки…

— Что вы, все замечательно! — заученно улыбнулся ассистент. — Мы же не документальный фильм снимаем, нам интересны именно чувства и переживания современников катастрофы. Здесь может быть множество версий и точек зрения.

Он на секунду замолчал, прислушиваясь к крохотному наушнику, потом вышел из комнаты, быстро вернулся и подал мне стакан с ядовито-зелёной газировкой, вежливо сообщив:

— Небольшой знак внимания от фирмы. Нам показалось, что вам будет приятно это выпить. Индивидуальный подход и внимательное отношение к каждому клиенту — наше кредо.

Я медленно выпила зеленый шипучий напиток. Это был современный тархун — коктейль из синтетических красителей, ароматизаторов, подсластителей и консервантов. Ничего общего с тем самым тархуном из детства напиток не имел. И вкус у него, не смотря на заявленную «идентичность натуральному», был незнакомым, приторным. Полынной горечью тут и не пахло. Никогда после восемьдесят шестого года я не пила нормального тархуна.

— Подпишите, пожалуйста, релиз, — ассистент протянул мне какие-то бумаги. — Здесь и здесь.

— Что это, зачем?

— Прочитайте. Это расписка в том, что вы передаете авторские права на вашу мнемограмму нашей компании. Отныне эти воспоминания не являются вашей интеллектуальной собственностью. И вы не возражаете против использования фрагментов вашей мнемограммы в коммерческих целях, то есть в нашем фильме об аварии. Вы ведь не возражаете?

— Да, я не возражаю, если это поможет, но… — я запнулась.

Он не слушал меня, продолжая барабанить согласно заученной формуле:

— Оговоренная сумма денежной компенсации будет переведена на указанный вами счет в течение трех банковских дней. Отныне вы не должны без согласия правообладателя — то есть нашей компании — давать интервью, предоставлять третьим лицам информацию по теме мнемограммы, а также иными способами распространять сведения, зафиксированные в вашей мнемограмме…

— Разве вы не должны спросить согласия людей, которых я запомнила, — моих родных и друзей?

— Всех спросить невозможно, — ответил техник. — К тому же большинство из них уже умерли. Воспоминание ваше, так что и спрашиваем мы вас.

— Да, это так, но… — я не нашлась, как ему возразить. Это было бы правильно? По-христиански? По-человечески?

Я поставила на листках свою подпись, испытывая неприятное чувство, как будто продаю свои воспоминания. Хотя чувство было двоякое — вместе с этим я ощущала какое-то отчужденное облегчение.

— Спасибо. Вы очень помогли нам, — техник быстро заглянул в планшетку, вспоминая мое имя, — Алиса Николаевна. Мы обязательно пришлем вам приглашение на премьерный показ мнемокартины, основанной на реальных воспоминаниях очевидцев. Возможно, туда войдут фрагменты ваших воспоминаний. Премьера в Москве состоится в двадцатых числах апреля, к пятидесятилетию чернобыльской катастрофы. До свидания, будьте здоровы.

На улице было жарко и пасмурно от нависшего над городом тяжелого смога. Весна выдалась ранней, жаркой, и в области вторую неделю горели леса и торфяники. После прохладного кондиционированного воздуха студии мнемозаписи у меня закружилась голова. Я остановилась, опершись о стену и подставляя лицо едва ощутимым волнам душного городского ветерка. Ветерок не освежал и не приносил облегчения, казалось, он только оставляет во рту горький привкус — то ли гари, то ли полыни.