Саке Комацу - Да здравствуют предки

Во всём мире началось движение за спасение утраченных в девятнадцатом веке культурных ценностей. Оспаривалось право Японии монопольно владеть пещерой. Учёные возмущались — как же так, открылась дверь для изучения малопонятных законов физики, а японцы собираются сами пролезть в эту дверь, не пуская учёных других национальностей, которые, развивая эту науку, снискали мировую славу. Поступило предложение отдать пещеру под контроль Организации объединённых наций.

Японское правительство растерялось. Крупные державы продолжали настаивать на этом предложении. Особенно усердствовали Соединённые Штаты Америки. Не отставали от них и некоторые страны Западной Европы, по традиции подпевавшие старшему партнёру…

Может, всё это безумие было какой-то ещё неизвестной формой психического заболевания? Как же иначе объяснить, что весь мир вдруг увлёкся прошлым?.. Конечно, прошлое достойно всяческого уважения, любви и даже преклонения. Но раньше ведь люди никогда о нём не думали, не интересовались им в таких масштабах. Что же происходит? Может быть, всё объясняется тем, что у нас нет будущего? Какое уж будущее у человечества, сжившегося с угрозой ежеминутной гибели, как с глухой болью старой раны, время от времени дающей о себе знать?.. Действительно, что такое для нас будущее? Удвоение личных доходов? Или собственный дом и машина новейшей марки? Или телерепортаж с Луны?.. Короче говоря, будущее — это то, чего мы не имеем сегодня. Но вот сегодня проходит, наступает завтра. Что-то мы получили, что-то утеряли и снова ждём следующего завтра… Разве это радость — подобное серое течение будней, непрерывно разматывающаяся серая нить? Нет, будущее не рождается в непрерывном развитии. Оно вдруг делает скачок, и тогда мы видим его грозный или прекрасный лик. Войны или революции, например. Вот когда мы воочию видим будущее и переживаем великие потрясения. Но обязательны ли для человека великие потрясения? Может, для его развития и обязательны, а для спокойствия как раз наоборот — поменьше бы их. Наверно, поэтому нас вдруг так и потянуло к прошлому известному, изученному, на фундаменте которого построено наше настоящее.

Если бы пещера вела в будущее, хотя бы на сто лет вперёд, тогда мы, наверно, не заинтересовались бы, а испугались. Дрожали бы каждую минуту и ждали разных неприятных неожиданностей — нападения, использования нас как подопытных кроликов для какого-либо научного эксперимента. Но судьба пощадила нас. Она все эти волнения оставила на долю предков, а нам, шагнувшим далеко вперёд по сравнению с ними, предоставила роль любопытствующих наблюдателей. И наши волнения не превышали тех, которые испытывает болельщик во время футбольного матча.

И всё же, несмотря на это, страсти вокруг пещеры бушевали с прежней силой. Даже религиозные общины устраивали демонстрации, требуя, чтобы им разрешили свидание с уважаемыми предками. Зачастую делегации обеих сторон попадали в нелепое положение. Мне было искренне жаль самураев, очутившихся в нашей действительности. Представьте себе гордых воинов, одетых по тогдашней моде, с причёской тёнмагэ, шествующих по бесконечно длинной современной улице, похожей на глубокое ущелье, сжатое с двух сторон громадами домов. Они идут, насторожённо оглядываясь, позвякивая мечами, а со всех сторон стекаются толпы досужих зевак и глазеют на них, как на диковинных зверей. Не очень-то приятное ощущение! Однажды делегат-самурай зарубил насмерть одного из особенно нахальных любопытных — ему не понравился взгляд этого человека! С тех пор во избежание подобных инцидентов и опасаясь транспортных заторов, делегатов стали возить в специальных туристских автобусах.

Какая-то женская организация выдвинула новый лозунг: «Хватит позориться перед уважаемыми предками! Будем одеваться и держать себя скромно!» Но уважаемых предков такой лозунг не особенно устраивал. Они были жадны до всего современного и очень обижались, когда им отводили номера в гостиницах, оборудованных в национальном стиле, снабжённых старинной японской утварью. Пришлось переселять их в супермодерные отели.

Через некоторое время с обеих сторон начали появляться перебежчики. Отдельные смельчаки пробирались через подземный ход, обманув бдительность стражи. С той стороны приходили мелкие самураи и изголодавшиеся крестьяне из окрестных деревень, прослышавшие о сказочном по их понятиям изобилии нашего времени. Поговаривали, будто профессиональные контрабандисты роют ещё один ход неподалёку от основного. От нас на ту сторону сбежала группа правых экстремистов, возмечтавших о геройских подвигах. Они ушли навсегда. Но, думается мне, их боевая деятельность под водительством мелких самураев продолжалась недолго — слишком суровыми были нравы в эпоху Эдо, и если эти люди не погибли под ударами мечей в какой-нибудь очередной драке, то наверняка окончили свои дни в темнице. Среди крайних левых тоже нашёлся один чудак-студент, решивший защищать интересы народа на той стороне. Он примкнул к бунтовщикам-крестьянам, но те выдали его правительству, и он был казнён…

Между тем время шло.

Возникал вопрос — что же будет дальше?

Наступил, новый, 1964 год. Общественность начала тревожиться — к чему приведёт такое сосуществование двух эпох? Что будет с современностью, если мы попытаемся серьёзно вмешаться в дела эпохи Эдо? Ведь наша действительность — прямой результат прошлого, и если прошлое осовременить, не поведёт ли это к непредвиденным переменам?

Поползли разные слухи. Откуда-то стало известно, что во время нападения тайной стражи бакуфу на гостиницу Икэдая, где остановились сторонники Реформации, — факт исторический, — нападающие были вооружены современными автоматами. Люди заволновались. Начали кричать об ответственности правительства — может, оно тайком снабжает бакуфу оружием? Или тут приложили руку контрабандисты?..

Члены Олимпийского комитета тоже подали голос. «Господа, — говорили они, — если так будет продолжаться, не видать нам этой осенью олимпийских игр! Никто и носа не сунет в Японию!»

Я был в стороне от всей этой шумихи. Ведь сладок только запретный плод. А нам с бабушкой, как единственным владельцам земли, на которой находились пещера и подземный ход, было разрешено беспрепятственно путешествовать на ту сторону. Правда, там сфера нашего передвижения ограничивалась прилегающими к горе окрестностями.

Бабушка целыми днями пропадала в тамошнем доме Кимура, то есть в нашем. Её приёмный отец Сануэмон Кимура, целиком отдавший себя движению за свержение бакуфу, редко бывал дома, и бабушке приходилось ограничиваться обществом её бабушки и дедушки, то есть моих прапрабабушки и прапрадедушки. Но все они были довольны и болтали друг с другом без умолку, обмениваясь новостями. Стариков, кажется, больше всего радовало, что наш дом за сто лет не развалился, а больше всего волновало, долго ли он простоит, смогу ли я, когда стану таким же стариком, как они, найти приют под родным кровом. Меня, честно говоря, эти беседы не очень интересовали. Я предпочитал общаться не с родственниками, а с их семнадцатилетней прислугой Такэ. Очень уж она отличалась от наших семнадцатилетних девушек! Такая скромная, тихая, покорная, трудолюбивая. Такая глубоко религиозная — это в её-то годы! А уж до чего добра, и не только ко мне, но и ко всем окружающим!