Борис Штерн - Остров Змеиный (авторский сборник)

Вдруг взял да и рявкнул:

— Здравствуйте, Александр Блок!

Аж проходившая мимо костлявая лошадь со страху в костер упала.

А Блок так испугался, что схватил свой мешок с селедкой, вернулся домой, прилег на диван и… помер.

Было ровно двенадцать.

«Кроме того, что народ состоит из разных отдельных индивидуальностей,

— продолжает размышлять Соцреализм, — кроме этого, все они, черти, разных национальностей со своими межнациональными особенностями. Одни в субботу отдыхают, другие яйца красят, третьи по канату ходят, четвертые на тальянке играют, и никто работать не спешит. И всех на сегодняшний день триста миллионов, за всеми глаз да глаз нужен. А ворья, жулья и хулиганья

— в два раза больше. Ворье с жульем — тоже люди тоже народ. Народ — он хоть и один, но разный. Народ друг друга понять не может, где уж тут враг врага… Одним словом: татаро-монголы. Европа-азия. И все поголовно до зубов вооружены еще со времен наполеоновского нашествия. Совсем народишко озверел, так и зыркает по сторонам — кому бы в рыло дать?»

И только-только Соцреализм-богатырь закончил последнее размышление, как снизу, с Подола, выкатывается на Красную площадь пулеметная тачанка с какой-то расфуфыренной девкой…

Девкой — не девкой, теткой — не теткой… Соцреализму издалека не разобрать…

— Гля!.. Гражданка!.. — шепчутся те, кто постарше.

Узнали!..

Те, кто постарше, сразу эту ведьму узнали — по памятной революции 905-го года, развязанной сыцилистами и скубентами при великой княгине Ольге — сразу ее признали, но всяк на свой вкус и лад и с собственной точки зрения. Гражданка была в модной во все времена комиссарской кожанке, с маузером в одной руке и с оливковой веткой в другой (не в знак мира, а для отмахиванья от мух), на боку — казачья нагайка, на правой ноге — кирзовый прохудившийся сапог, левая же ножка затянута в фильдеперсовый чулок с красно-революционной подвязкой. Шляпка у нее была от Диора, украденная на дешевой распродаже барахла из Зимнего Логова, конские патлы

— от нигилистов и диссидентов вместе взятых, а лицо имело выражение то ли фараоновой мумии, то ли святых киево-печерских мощей без признаков пола. Соцреализму привиделась даже точеная девичья грудь, стыдливо выглянувшая из-под римской тоги, но он глаза отвел, видение отогнал и в амбарную книгу не зарисовал, чтобы не быть обвиненным в натурализме в очередной речи какого-нибудь нежданова товарища. Другие ценители женской красоты обратили внимание на рубенсовские формы Гражданки, напомнившие им, особенно снизу, чуть ли не фигуру Катерины-императрицы; третьи, наоборот, наблюдали макаронную курсистку, с зажженной цыгаркой оседлавшую бензовоз; четвертые, пятые и шестые вообще двух слов связать не могли и восторгались так:

— Гля!..

— Фря!..

— Тля!..

— Бля!..

В общем, все воспринимали Гражданку по разному, и каждый по своему.

А чеховскому телеграфисту даже примерещилась восставшая из небытия Венера Горячая, промелькнувшая однажды перед ним в освещенном окне вечернего транссибирского экспресса «Москва-Воронеж» на маленькой станции Борщаговка, и от избытка переполнивших его чувств, телеграфист застрелился прямо в толпе из дуэльного пушкинского пистолета. (Кстати, именно этот выстрел из украденного с дешевой распродажи неудачливого пистолета положил начало гражданской войне, а не холостяцкий залп с броненосца «Потемкина», как это безответственно утверждает «Краткий курс ТАКОЙ партии».)

Услыхав выстрел и унюхав запах крови, тут же взялись друг друга угощать — брат пошел на брата, сват — на свата, товарищи — на товарищей. И понеслось полноводьем народное течение. Ты ему:

— Товарищ!

Он тебе:

— Какой я тебе товарищ?

И в рыло.

Таким вот Макаром.

Видя такое дело, Соцреализм залез на фонарь (литой, чугунный такой Царь-Фонарь с канделябрами и завитушками торчал у входа в ЦУМ со времен Иоана Грозного — его потом перенесли на дачу Нацмена у озера Рица перед исторической встречей с ерманским рельсканцлером Гнидлером; фонарь, о котором Искандер с Огаревым однажды крылато произнесли: «В нашем царстве-государстве есть три реликвии: Царь-Пушка, которая никогда не стреляла, Царь-Колокол, который никогда не звонил, и Царь-Фонарь, который никогда не светил.») — так вот, залез богатырь-Соцреализм на Царь-Фонарь и с высоты наблюдает: кто чего делает, что говорит и о чем думает.

Видит: пока он лез на Фонарь, пропустил гранд-стриптиз: Гражданка разбросала свою одежду в толпу, обнаженная пляшет с факелом на бензовозе и кричит:

— Не замай! — кричит. — А то взорву!

А кругом, между прочим, исторические ценности: Янтарная комната, библиотека Ярослава Мудрого, гражданин Минин и князь Пожарский о чем-то тихо беседуют.

— Опять пошли смутные времена, — поводит рукой гражданин Минин.

— Пора уходить на Дон, к Каледину, — отвечает князь Пожарский.

Декаденты им снизу кричат:

«Подумаешь, они спасли Расею!

А может, лучше было не спасать?»

А тут еще не во время Блока хоронят. Оказывается, умер Александр Блок. Принес домой мешок с селедкой, лег на диван и… помер. Ну, сожгли у него мужички библиотеку с усадьбой. Ну, сожгли. Хорошо это или плохо?.. Жалко, конечно, библиотеку, но нельзя же так расстраиваться!

Гайдар шагает впереди гроба, за ним — вся редакция «Мировой литературы» с бумажными венками и с мешками с селедкой, позади футуристы с водосточными трубами, играют ноктюрны. Серега с Аськой Дункан поотстали, хлещут водку из чайника, а Владим Владимыч в желтой кофте с черной бабочкой громоподобно читает свое новое стихотворение, написанное своей знаменитой лесенкой, что по рублю за строчку:

«Вы ушли, как говорится, в мир иной…»

— Какой-какой? — спрашивает его Серега.

— ИНОЙ, — отвечает Владим Владимыч.

Совсем как экономист Н.Ильин.

Похороны похоронами, а голая Гражданка вовсе не шутит. Какой-то бывший жандармский офицер держится за сердце и по старорежимной привычке уговаривает гражданку:

— Христом-Богом прошу, уймитесь, Гражданка! Слезьте с факелом с люка бензовоза! Кругом исторические ценности, не считая людей!

Куда там! Гражданке-то что, она психованная. Она все повзрывает и дальше поскачет.

Передние, которые чистенькие и живут в центре, прут от бензовоза подальше, во внутреннюю эмиграцию, а задние, с городских слободок и спальных массивов, напирают наоборот, вперед, к историческим ценностям. Типичная ситуация любой гражданской войны по экономисту Н.Ильину: