Андрей Дмитрук - Ночь молодого месяца. Рассказы

Сейчас же, во время четвертой экскурсии, остров пытался всей своей силой раздавить гравиход. Из тесноты стволов, чьи кроны напоминали бурую цветную капусту, изо всех щелей живой, волнующейся чащи поползли, будто взбудораженные пожаром, темные стремительные тела. Среди зеленой плесени и сизо-бурых лишайных стволов разворачивалась атака животных, странно похожих на самостоятельные части тела. Тяжело скакали, скрючив перед собой пальцы, неуклюжие подобия кистей рук. Раздуваясь, пульсировала некая горловина, которая вполне могла оказаться входом во всепереваривающий желудок. На длинных выростах качались над деревьями не то паруса, не то чаши локаторов, а скорее всего чуткие уши…

Но гравиход, повинуясь пальцам Виолы, резко увеличивал и уменьшал тяготение вокруг себя, то высоко подбрасывая атакующую массу, то обрушивая ее со стократно увеличенным весом на воду и на берег. Тела лопались, мускулы рвали скользкую кожу. Так двигался гравиход, по касательной взлетая над берегом, и лес рывками расступался и смыкался под его днищем, как шерсть, в которую дуют.

И атака прекратилась, только новые летуны - наблюдатели стайкой взмывали из чащи взамен уничтоженных, повисали парашютиками, надуваясь…

…Заканчивая тот болезненно-напряженный разговор в салоне катера, Виола сказала категорически:

- Я знаю долг Разведчика, и я выполню его. Ваша группа получит все необходимые данные. Но если мы вернемся, я тоже сделаю все, что обещала.

Разведчики никогда не говорили: «после возвращения», а всегда только: «если вернемся». Нежелание загадывать на будущее превратилось у них в суеверие, так же как привычка напутствовать друг друга фразой: «Большой удачи, легкой смерти». У Виолы шансы прожить еще год были в десятки раз меньше, чем у Десантника, приходившего по следам разведки; в сотни раз меньше, чем у Строителя, с целым флотом являвшегося в мир, изученный разведкой и освоенный десантом. Улдис почти не надеялся, что его отношения с Виолой продлятся дольше полета. Разведчики жили мгновением; к тому же он прекрасно чувствовал, что восторг первых дней угас у Виолы, наделенной как способностью увлекаться, так и изрядным скепсисом, - угас и сменился разочарованием, равнодушием. Неужели она тоже искала ведущего?

Человек эпохи абсолютистских кораблей никогда не чувствозал необходимости что-либо скрывать, поэтому Улдис знал во всех подробностях историю не столь давнего странно однобокого, «духовного», но тем не менее очень яркого романа Виолы. Романа с искалеченным, начиненным протезами ксеноэволюционистом Куницыным на планете Химера, где оба они - Виола и Куницын - налаживали контакт с негуманоидным разумом. В описаниях сердечной подруги, да и в космических хрониках Куницын выглядел просто святым: сплошной научный подвиг, постоянная игра со смертью, редкое самоотвержение. Вот это был экземпляр мужчины, подходящий Виоле. Ведомый по причине физической ущербности и безусловный лидер по силе духа. А он, Улдис? Он ощущал себя лишь калифом на час, ловким говоруном, подвернувшимся в момент женской слабости… или, что еще менее лестно, опустошенности.

Куницын умер, успев изменить всю жизнь Виолы, - именно после его смерти она бросила десантную базу на Химере и страстно занялась разведкой новых миров. Куницын умер, но образ его царил. Это было обидно - чувствовать, что никогда не сравняешься с покойником, что к тебе только снисходят. Улдису очень хотелось вызвать в спутнице более горячие чувства…

И Улдис, окончательно помрачнев после категорических слов Виолы, молча выплеснул остатки чая в утилизатор, бросил обе чашки в моечный шкаф и занялся полетными расчетами. Но не успел он еще положить пальцы на биопанель ввода, как его шею вдруг обвили гибкие руки и шелковисто-сухие губы Виолы прижались к его щеке…

…Испуганно дернулись губчатые осклизлые стволы, росшие словно из сплошного ковра пористой резины. Жирные ползучие канаты вобрали свои белесые, слепо шарившие по воздуху отростки. Гравиход мягко лег на днище в центре острова. Лес окружал большую, голую, болотистую прогалину, красновато-бурую глиняную топь, на которую по краям наползали шевелящиеся фестоны резинового ковра. Не показывались перепуганные твари, и даже бесстрашные летуны деликатно парили в отдалении. Машина выбросила паучьи ноги эффекторов, вооруженных бурами. Предстояло взять на разной глубине образцы грунта.

Во время погружения буров никакие скачки тяжести не были допустимы, поэтому приходилось защищаться иначе. Улдис открыл нижний сегмент купола и сел на борт с пистолетом в руке. Но никто не спешил нападать. Томясь молчанием и не зная, как подступиться к Виоле, Улдис вздумал быть сентиментальным:

- Да, гнусное местечко, но, честное слово, мне почему-то не хочется улетать. Хотя и делать нам тут больше нечего. Мне кажется, что на Земле…

Виола, отчужденно следившая за приборами, так и не узнала, что же должно произойти на Земле. Шкала отметила вход бура-3 на глубину 1034 сантиметра и резкое падение сопротивления, словно бур внедрился в желе. После этого все буры были выброшены из почвы с такой силой, что блестящие лапы эффекторов лопнули в сочленениях и со звоном ударили по куполу, разбив его, как яичную скорлупу.

При открытом куполе земляне не могли «мигать» гравитацией - погибли бы сами, - потому гравиход беспрепятственно захлестнула налетевшая, словно по неуловимому сигналу, бешеная свора болотных жителей. Оставалось только удивляться, какая сила торпедировала со всех сторон эти неуклюжие сгустки мяса и перепонок… Стараясь не смотреть ни на что, кроме биопанели, Виола рывком, против всех правил, дала машине вертикальный взлет. Липкое и тяжелое ударило сзади по шлему, пенистые белые сосульки мазнули панель, оставив полосы слизи. Затем из-за спины сверкнула радужная вспышка выстрела и яростно закричал Улдис.

С надрывным свистом гравиход мчался вверх - присоски и клейкие тяжи лопались, соскальзывали с его боков.

- Ви, у меня пистолет забрали, - сорванным голосом просипел Улдис. - Просто из рук вырвали!

Она обернулась. Друг сидел мешком, уронив руки на колени, и жалобно моргал. Прямые рыжие пряди волос прилипли к его лбу. Улдиса хотелось приласкать, и одновременно он вызывал раздражение, как неудачный, непутевый и все-таки собственный ребенок. Скафандры отталкивали жидкость, но пол и сиденья были залиты багровой, в молочных разводах секрецией, густой, как кисель и, очевидно, смрадной.

- Как вырвали?

- Не знаю. Я одного расквасил, а тут… смотрю, уже весь пистолет опутан какими-то нитями, вроде грибницы. Ну и выдернули, ясно?