Борис Штерн - Ковчег 47 Либра

— Роланд, объясни дремучему биологу, что случится со всем этим великолепием через сотни миллиардов лет. Через десятки миллиардов я знаю — все это потускнеет, но останутся красные карлики, у которых можно жить. А дальше?

— Самые мелкие карлики дотянут и до сотен миллиардов. Дальше, если повезет, в нас в очередной раз врежется какая-нибудь галактика местного скопления и наступит ренессанс — новые миллиарды звезд из-за сжатия межзвездного газа. Но потом снова все погаснет — жизнь в нынешнем виде на временах в триллионы лет обречена. Есть другие варианты — приспособиться к остывающей Вселенной, остывая самим. Если придерживаться правильной стратегии, жизнь, меняя физическую форму, может существовать вечно. Но есть еще одна интересная возможность. Темная энергия оказалась квинтэссенцией…

— Что?!

— Неужели не слышал, что такое темная энергия?

— Слышал, это то, что заставляет Вселенную расширяться с ускорением. Хотя не понимаю, как. Но квинтэссенция?!

— Ну, это простейшие дифуры надо писать, чтобы объяснить. Во-первых, темно, а во-вторых, лень. Попробуем так. Если темная энергия — весящий вакуум (а весит она один грамм в кубе с ребром сорок тысяч километров), то ее плотность не меняется со временем. Тогда темная энергия будет распирать пространство неограниченное время. Наше скопление галактик никуда не денется, оно связано тяготением. А соседние скопления улетят за горизонт — через десятки миллиардов лет их нельзя будет наблюдать в принципе. Но еще во времена моего детства определили, что темная энергия не вакуум, ее плотность меняется со временем — уменьшается. Как определили? До посинения наблюдали далекие галактики, калибровали абсолютную яркость по всяким сверхновым и прочим стандартным свечам, строили диаграммы Хаббла. И выяснили, что плотность темной энергии уменьшается со временем. Значит, она не вакуум, а физическое поле, самое простое, какое можно придумать, — скалярное, но непонятной нам природы. К нему и прилепили это пышное слово «квинтэссенция». Так вот, это поле будет ослабевать, потом начнет колебаться и рассыпаться на некие новые частицы, тоже неизвестной нам природы. Возникнет новая физика и Вселенная заполнится новым содержимым. Кто знает, может быть появится и новая жизнь — гигантских размеров, ничтожной плотности, невообразимо медлительная, при немыслимо низкой температуре.

— А что будет со старым содержимым?

— Оно никуда не денется — просто не почувствует метаморфозы. Будут сосуществовать два уровня материи. Наш уровень с точки зрения нового мира превратится в жуткую экзотику. Остывшие небесные тела с точки зрения той Вселенной будут немыслимо плотными компактными образованиями, от которых лучше держаться подальше. Но это все — гадание на кофейной гуще. Мы не знаем, какая физика появится после выгорания квинтэссенции. Знаем только, что момент выгорания будет чем-то вроде нового Большого взрыва с точки зрения тех, кто, возможно, там появится на новом уровне физики.

— Давайте спать что ли. Неужели вам мало сотни миллиардов лет?

Через три дня пришло время уплывать. Когда сбор был закончен, байдарки загружены, вдруг уперся Джек. Он ни за что не хотел уезжать. Он скулил и ни в какую не шел к лодке. Он ложился и переворачивался на спину. Он отбежал к кустам и печально заскулил. Он как будто пытался сказать: «Вы куда? Наконец-то нашли кусочек рая, где мне можно бесконечно носиться по песку и прыгать по воде на отмели, поднимая брызги, а вам бесконечно глядеть на реку и на звезды по ночам и думать. Чего еще надо человеку и собаке?!» Остался единственный способ — сесть в лодки и отплыть. Джек понесся к воде и поплыл к лодке Алекса, потом его, тяжеленного, втроем с двух лодок вытаскивали из воды, рискуя перевернуться.

Не только Джеку было грустно покидать это место, затерянное вдали от привычных маршрутов героев повествования. Каждый понимал, что вряд ли попадет сюда снова. Они были далеко не первой молодости, достигнув стадии, когда человек становится все тяжелее на подъем, когда обнадеживающее «когда-нибудь», как правило, оборачивается приговором «уже никогда».

Но невозможно до бесконечности возвращаться туда, где было хорошо или стало легче.

Да и не надо — достаточно помнить, и жизнь станет шире и глубже.

Чтобы благополучно добраться до некоего логичного эпилога, повествование вынуждено перескакивать через большие временные промежутки, опуская важные вещи. Вместо нити получается пунктир, а что делать?

Приходится опускать историю о том, как были одержаны первые тактические победы над чиновниками и взяты в аренду искомые просторы полупустынь. Пропускаем и описание циклопических сооружений, таких, как гигантские оранжереи с бескислородной атмосферой, где росли маты из водорослей, и других, где скалы зарастали генномодифицированными лишайниками и мхами, и третьих, где поверх спрессованных слоев стволов и листьев громоздились быстрорастущие травянистые заросли. Или историю рейса экспериментального зонда со штопором Роланда к поясу Койпера и обратно за полтора года.

Невозможно даже описать масштаб работы — она состояла главным образом из рутины, творящейся в тысячах лабораторий, цехов, офисов, разбросанных по всему миру — как представить себе повседневный труд миллионов человек? Пропускаем и то, как наши герои постепенно старились, теряя силы, но не теряя способности смеяться и подшучивать над своей немощью.

Пропустив целую эпоху, перескакиваем на двадцать лет вперед. На двадцать лет, за которые утекло много воды, за которые мир пережил очередной подъем и успел чуть выдохнуться. Перескакиваем — и останавливаемся на грустном, но, увы, неизбежном событии.

Алекс умер, когда ему было 93 года. Последние пару лет ему отказали ноги, он меньше появлялся на людях, покинул все посты, но работать стал едва ли не больше. Его главным делом была собственная реплика — инструмент общения с людьми 47 Либра bчерез много тысяч лет. Алекс верил, что у них будет немало вопросов к нему. Он начал потихоньку записываться на платформу Ваксмана еще много лет назад, но раньше не хватало времени для систематической работы над репликой. Сейчас он тратил все свое время на разговоры с тысячами людей, пусть удаленно, но начистоту. С утра садился перед экраном и телекамерой, соединялся с кем-то в произвольной точке земного шара или с целой аудиторией, рассказывал, отвечал на вопросы, спорил — все записывалось и обрабатывалось. К середине дня он уставал. Послеобеденный сон восстанавливал работоспособность, и тогда Алекс говорил сам с собой — с репликой, проверяя свое второе «я» на вранье, на невнятность и на фальшь.