Кристофер Прист - Опрокинутый мир [litres]

– Можно мне посмотреть, что у нас получилось?

– Я никому не показываю свои рисунки.

– Ну пожалуйста, Гельвард. Меня еще никогда не рисовали.

Он порылся в пачке листков и отобрал три из них.

– Не знаю, понравится ли вам…

Приняв листки, она невольно воскликнула:

– Боже, неужели я такая тощая!

– Отдайте обратно! – вспылил он.

Она отбежала на несколько шагов и быстро просмотрела все рисунки. Нетрудно было догадаться, что изображенная на них женщина именно она, но пропорции были какими-то необычными. И она сама, и лошадь выглядели очень высокими и худыми. Это производило не то чтобы отталкивающее, но, за неимением более точного слова, странное впечатление.

– Прошу вас… отдайте.

Она вернула рисунки, он присоединил их к пачке и, резко повернувшись, зашагал к опушке, туда, где привязал свою лошадь.

– Я вас обидела? – спросила Элизабет.

– Не обидели, просто не надо было вам их показывать.

– По-моему, они превосходны. Только… только это, оказывается, нелегко – увидеть себя как бы чужими глазами. Я же говорила вам, что меня никогда не рисовали.

– Вас трудно рисовать.

– А можно взглянуть на другие рисунки?

– Вам будет неинтересно.

– Послушайте, я делаю это вовсе не для того, чтобы погладить вас по шерстке. Мне и вправду хочется взглянуть.

– Ну, что с вами поделаешь…

Он отдал ей всю пачку, а сам отошел к своей лошади и притворился, что поправляет сбрую. Именно притворился: просматривая рисунок за рисунком, Элизабет краешком глаза следила за Гельвардом и видела, что он поглядывает на нее, стараясь угадать ее оценку.

Сюжеты рисунков были самыми разными. Значительная их часть была посвящена лошадям, скорее всего, одной и той же, его лошади: вот она пасется, а вот стоит, гордо откинув голову. Вся эта серия была поразительно реалистичной – скупыми штрихами он сумел передать характер существа послушного, но гордого, прирученного, но все-таки себе на уме. Как ни удивительно, во всей серии пропорции оставались абсолютно верными. Попадались и портретные зарисовки – то ли автопортреты, то ли изображения мужчины, с которым Элизабет видела Гельварда в селении. Мужчина был нарисован в плаще, без плаща, подле лошади, с видеокамерой в руках. И опять чувство пропорции художнику почти не изменяло.

Гораздо труднее давались Гельварду пейзажи – деревья, река, загадочное сооружение на веревках на фоне отдаленных холмов. Что-то у него тут не получалось: иногда пропорции оставались жизненными, но чаще всего странно искажались. Она никак не могла разобраться, в чем дело: быть может, у него не ладится с перспективой? Ответа она не нашла за недостатком специальных знаний.

Последними в пачке оказались зарисовки, сделанные здесь у реки. Первые эскизы были не слишком удачными – те три, что он отобрал сам, намного превосходили их. Озадачивала лишь явная удлиненность силуэта – и у нее, и у лошади.

– Ну что? – не выдержал он.

– Я… – Она не смогла подобрать нужного слова. – По-моему, они хороши. Только необычны. Вы очень наблюдательны.

– Вас очень трудно рисовать, – повторил он.

– Мне особенно понравился вот этот. – Она вытащила из пачки рисунок лошади с откинутой, развевающейся гривой. – Совсем как в жизни.

Он усмехнулся:

– Мне и самому этот нравится больше всех.

Она перебрала рисунки снова. На некоторых из них присутствовала одна и та же непонятная ей деталь. Вот, например, на этом мужском портрете: в верхнем углу таинственное четырехконечное пятно. И такое же – на каждом рисунке, сделанном у нее на глазах.

– Что это? – спросила она, указывая на пятно.

– Солнце.

Она нахмурилась, но решила не продолжать эту тему. И без того она, по-видимому, нанесла его художническому самолюбию чувствительный удар. Тогда она взяла из трех рисунков, отобранных Гельвардом поначалу, тот, который посчитала лучшим.

– Вы не подарите мне его?

– Я думал, он вам не понравится.

– Напротив. По-моему, этот рисунок очень удачен.

Он бросил на нее проницательный взгляд, вероятно, решая, искренна ли она в своей похвале, потом забрал у нее всю пачку.

– А не хотите ли взять еще и этот?

И протянул Элизабет рисунок лошади с развевающейся гривой.

– Как я могу! Нет, только не этот…

– Мне хочется оставить его вам на память. Вы ведь первая, кому я его показал.

– Я… большое спасибо.

Он уложил остальные рисунки в седельную сумку и бережно застегнул ее.

– Вы сказали, что вас зовут Элизабет?

– Я предпочитаю, чтобы меня называли Лиз.

Он кивнул с серьезным видом.

– Прощайте, Лиз.

– Вы уезжаете?..

Не ответив, он отвязал лошадь и вскочил в седло. Потом, тронув поводья, направил ее вниз к реке и вброд через мелководье, затем дал шпоры, выбрался на противоположный берег и спустя мгновение скрылся за деревьями.

Вернувшись в селение, Элизабет призналась себе, что работать ей сегодня больше не хочется. Вот уже больше месяца, как ей обещали прислать партию медикаментов и врача. Она следила как могла за питанием селян, хотя продовольственная помощь тоже была скудной, да более или менее успешно лечила немудреные сельские болячки, ссадины и нарывы. Правда, на прошлой неделе ей довелось принять роды – до того она и сама не могла с уверенностью сказать, приносит ли ее деятельность ощутимую пользу.

Теперь она решила отправиться в базовый лагерь немедля, пока подробности странной встречи у реки не начали стираться из памяти. Впрочем, перед отъездом она успела разыскать Луиса.

– Если эти люди появятся снова, – внушала она ему, – постарайся выяснить поточнее, что им надо. Я вернусь обратно утром. Если они прискачут раньше меня, постарайся задержать их до моего возвращения. Спроси, откуда они.

До базового лагеря было почти семь миль, и она добралась туда только вечером. Ей не повезло – в лагере не осталось практически ни души: почти для каждого сотрудника любая отлучка затягивалась на много дней. Но Тони Чеппел, как на беду, был тут как тут и перехватил ее на полдороге к жилому корпусу.

– Ты сегодня свободна, Лиз? Мы не могли бы с тобой…

– Я очень устала и хочу лечь пораньше.

В первые дни Элизабет потянулась было к Чеппелу и совершила роковую ошибку, не утаив этого. Женщины в лагере были наперечет, и он с готовностью стал оказывать ей ответные знаки внимания. Очень быстро она поняла, как он самовлюблен и скучен, но Тони упорно не желал оставить ее в покое, а ей никак не удавалось вежливо остудить его пыл.

Вот и сейчас он не отставал от нее до тех пор, пока она кое-как не проскользнула к себе в комнату. Швырнув на кровать дорожную сумку, она разделась и долго нежилась под душем. Потом у нее разыгрался аппетит, и пришлось выйти поесть; Тони, разумеется, не замедлил присоединиться к ней, но во время ужина она подумала, что в данных обстоятельствах он может оказаться даже полезным.