Спартак Ахметов - Алмаз «Шах». Повести и рассказы

- Ультразвук?.. Конечно, ультразвук, раз его слышит собака! Спасибо за информацию. Однако давайте пройдем на атмоскаф. Выпьем кофе, поговорим.

- Не могу. - Глаза Галилея горели любопытством. - Так вы говорите, что это Венера?

- Да, это Венера, фазы которой вы открыли.

- Расскажите! - потребовал Галилей.

- Что тут рассказывать? Вы были правы - планеты вращаются вокруг Солнца. Через триста лет после вашей… гм-гм… В общем, люди построили корабли, на которых достигли планет. Мы вот прилетели на Венеру. Вы позволите? - Ломов присел на ближайшее надгробие. - Дело в том, что народонаселение растет. Через двести лет Земля нас не прокормит. Что делать? До звезд далеко, Марс и Венера непригодны для жизни. Необходимо переделать их. Расчеты показали, что атмосферу Венеры можно изменить. И вот мы создали кианы, полуорганическую жизнь с генетическим кодом различных деревьев. Слово «киан», собственно, означает кибернетический ананас. - Ломов усмехнулся. Ученая шутка… Но есть кибернетические березы, осины и так далее. Венерианская атмосфера на девяносто шесть процентов состоит из углекислого газа. Бесчисленное множество кианов полетит над планетой, разлагая его. Углерод используют для увеличения массы, а кислород оставят в атмосфере. Через сто лет парниковый эффект исчезнет. Венера будет пригодна для жизни. А кианы станут основой венерианской химии, проще говоря - углем. Вы понимаете?

Галилей торопливо кивнул. Он подался вперед, упершись руками о край могилы. Языки пламени лизали спину, бились под ногами, выхватывая из багрового сумрака скуластое лицо, на котором застыло выражение напряженного внимания.

- Вот, собственно, и все. Я по профессии бионетик, нечто среднее между биоником и кибернетиком. Специалист по кианам…

- Превосходно, - прошептал Галилей. - У науки появилась зримая цель - я это предчувствовал.

- То есть? - не понял Ломов. - Разве вы не имели ясной цели?

- Я пытался постичь суть вещей и явлений. Пытался установить истину - в этом заключается высший смысл жизни. Я отстаивал истину всеми средствами, иногда позорными. Но моя работа мертва. Моя работа безразлична людям.

- А Кеплер, Торичелли?

- Как и меня, их никто не знал. Народ в своем невежестве почитал бесполезных герцогов, кардиналов, пап.

- Вы были несчастны…

- Я был счастлив! Наводя телескоп на Венеру, изучая законы плавания тел, я был счастлив!

- Понимаю. Но радость открытия - это счастье на одного. Я говорю о всеобщем признании правильности и необходимости открытия.

- Да, этого мы лишены. - Галилей опустил руки и потупился. - Впрочем, был у меня один день…

- Расскажите, - попросил Ломов.

Говорят, что пятнадцать веков назад на удлиненной вершине Яникульского холма стояла дача насмешника Марциала. Поэт выбрал поистине благодатное место. С отлогого склона видны семь державных гор, на которых покоится вечный Рим с его соборами, дворцами и лачугами. Высокая стена императора Аврелиана обегает город и замирает у подножия холма, остановленная воротами святого Панкратия. Немного дальше - Мульвиев мост, под которым по Тибру скользят купеческие и рыбацкие суда. Городской шум не доносится до вершины Яникульского холма. Под вечнозелеными кронами пиний и каменных дубов благоденствует тишина. Едва заметный ветерок разносит запах цветущего миндаля и вишен. Над садом плавно возносится к ясному небу изысканная кровля дачи, освещенная вечерним солнцем. Хозяин поместья, молодой маркиз Федерико Чези, прохаживается по внутреннему залу, самолично проверяя сервировку стола. Он горд и взволнован. На даче гостит Галилео Галилей, первый математик Пизанского университета и философ великого герцога Тосканского. В эту ночь Федерико надеется стать свидетелем торжества идей великого ученого. Он пригласил в поместье виднейших математиков, философов и богословов. Конечно, будут члены Академии Линчеев, [15] Линчей - Рысьеглазые, то есть обладающие особой зоркостью. президентом которой он является восемь лет.

Время от времени Федерико выходит на террасу и смотрит в сад, где в плетеном кресле отдыхает ученый. Маркиз не перестает удивляться странному смешению возрастов в одном человеке. У Галилея младенческая голова с огромным лбом и неразвитым подбородком. Торчащие во все стороны вихры и дерзкая улыбка придают скуластому лицу драчливо-мальчишеское выражение. Зоркие юношеские глаза (надо бы и Галилея привлечь в Академию Линчеев!) прячутся под изогнутыми, изобличающими крутой мужской нрав бровями. Ухоженная прямоугольная бородка и густые усы, подстриженные над верхней губой, напоминают о днях, когда Галилео пользовался успехом у дам. Однако теперь в рыжих волосах бороды много серебряных струек. Долгие раздумья заложили вертикальные морщины над переносицей. Такие же глубокие складки сбегают от крыльев грузного носа и прячутся под свисающими кончиками усов. Давняя изнурительная болезнь взрыхлила щеки и лоб, окрасила их в желтоватый цвет, подвесила под асимметричными глазами свинцовые мешки. Крупное тело ученого обтянуто темно-синим хубоном, наглухо застегнутым тесным рядом пуговиц. Широкий белый воротник скрывает шею - кажется, что Галилей втянул голову в плечи. Несмотря на майское тепло, он кутается в бордовую ропилью, отороченную лисьим мехом. Ученый мерзнет. Острое воспаление периодически грызет суставы, превращая ночные бдения у зрительной трубы в пытку.

Зрительная труба Галилея поистине рукотворное чудо. Отдаленные предметы приближает до расстояния вытянутой руки. И все четко, ясно как на ладони. Куда как далеко до нее грубым поделкам, которыми торгуют в Гааге, Париже и Венеции. Однако наречен инструмент неудачно - «новые очки», «очковая трубка», «оккиале». [16] Оккиале - очковая линза (итал.). Хорошо бы придумать что-то поблагозвучнее…

За аркой дачи послышался стук копыт, приглушенный плодородной почвой холма. Вот и гости собираются! Маркиз поспешно сбежал по пологим ступеням, негромко окликнул:

- Ваша милость! Соблаговолите подняться на террасу - с минуты на минуту прибудет кардинал.

Галилей открыл глаза и кивнул. Поскреб ногтем большую коричневую родинку у левого глаза. Медленно поднялся и, перемогая боль в суставах, пошел за молодым хозяином. Лежа в кресле, он решил, что не утаит ни единой тонкости в устройстве оккиале. Пусть гости все потрогают, заглянут в линзы. Пусть убедятся, что в инструменте нет ничего бесовского. А уж потом он покажет ночное небо, лишь бы ненароком не набежали облака.

Пешком, верхом и на конных носилках - в зависимости от достатка начали сходиться и съезжаться гости. Маркиз Федерико и Галилей встречали их на террасе, раскланивались, обменивались любезностями. Маркиз вполголоса называл имена, которые так или иначе были известны urbi et orbi. [17] Городу (Риму) и миру - крылатое латинское выражение.