Илья Варшавский - Тревожных симптомов нет (сборник)

В караульном помещении пахло свежим ржаным хлебом, овчиною и еще чем-то, чем пахнет только в караульных помещениях и сторожках.

Старенький вахтер долго изучал пропуск, сличал его с паспортом и несколько раз поверх очков оглядел меня с ног до головы.

– А справка есть? – спросил он, возвращая мне паспорт.

– Что за справка?

– Насчет прививки. Без справки не велено пускать. Сам Алексей Николаевич распорядился.

– Не знаю, о какой прививке вы говорите, – сказал я. – Мне выдали пропуск на базе без всякой справки.

– Без справки не пущу.

– Хорошо, – сказал я. – У вас есть телефон?

– Есть.

– Соедините меня с Арсеньевым.

– Нету их. С утра уехали с Максимовым в город.

– А кто его замещает?

– Никто не замещает. Одна барышня осталась.

– Какая барышня?

– Известно какая. Беата!

Я сел на топчан:

– Что же мне делать?

Вахтер пожал плечами:

– Без справки пропустить не могу. Ждите Алексея Николаевича.

Минут десять прошло в молчании.

– На базу от вас можно позвонить?

– С территории можно, а отсюда нельзя.

– Арсеньев когда должен вернуться?

– Кто их знает. Может, сегодня, а может, завтра. Он мне не докладывается.

Я не знал, что предпринять. Нечего сказать, приятная перспектива: добравшись с таким трудом до цели, просидеть всю ночь в проходной!

– А этой барышне можно позвонить?

– Звоните, – сказал он, указывая на полевой телефон в углу.

Я покрутил рукоятку и снял трубку.

– Слушаю.

– Здравствуйте, – сказал я. – Моя фамилия Шеманский. Арсеньева должны были предупредить о моем приезде.

– А-а-а. Вы в проходной?

– Да. Меня не пропускают. Требуют справку о какой-то прививке.

– Разве вам ее не сделали на базе?

– Нет.

– Ну хорошо, – сказала она после долгой паузы, – сейчас я к вам выйду.

Через несколько минут в караульное помещение вошла девушка в накинутом на плечи пальто.

В левой руке она несла брезентовую сумку с красным крестом. Забинтованная правая рука была подвешена к шее на темной повязке.

– Здравствуйте, – сказала она, кладя сумку на стол. – Меня зовут Беата.

– Здравствуйте. Извините, что побеспокоил, но я попал в глупейшее положение. Никто мне не сказал, что требуется прививка.

– Да. Против лучевой болезни. У нас здесь зона повышенной радиации.

– Что же делать?

– У меня есть ампулы и шприц. Только… – она посмотрела на свою руку, – придется вам уж как-нибудь самому.

Беата вынула из сумки спиртовку, никелированный бачок, налила из чайника воды и приступила к стерилизации иглы.

Укол был очень болезненным. Может быть, сказалась моя неловкость.

– Надеюсь, все? Теперь меня пропустят?

– Через четыре часа. Сейчас вам нужно лечь. Не возражаете, – обратилась она к вахтеру, – если он полежит тут у вас?

– Пускай лежит.

Я лежал на узком жестком топчане, прислушиваясь к шуму дождя, барабанившего по крыше. После укола болела и чесалась рука. Вахтер курил одну самокрутку за другой. От табачного дыма и тепла чугунной печурки, на которой стоял солдатский котелок, трудно было дышать. Ломило виски и затылок. Кажется, у меня начинался жар.

– Поешьте грибного супа, – сказал вахтер, ставя на стол котелок.

– Спасибо, не хочется. Я лучше посплю.

Меня разбудил треск подъехавшего мотоцикла. Вахтер оправил гимнастерку и метнулся в проходную.

Через открытую дверь я увидел высокую широкоплечую фигуру в плаще с капюшоном.

Вернулся вахтер:

– Алексей Николаевич приехали.

Вскоре в проходной появилась Беата.

– Пойдемте, – сказала она, – я вас проведу к Арсеньеву.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж.

Освещенный одной тусклой лампочкой коридор был завален ящиками и частями каких-то аппаратов. Ловко лавируя между ними, Беата подошла к двери, обитой черной клеенкой.

– Вот здесь.

В глубине комнаты, за столом, сидел бородатый человек в комбинезоне и пил чай. Перед ним красовался большой, начищенный до блеска самовар.

– Это Шеманский, – сказала Беата. – Он приехал вечером.

– И что же?

Вопрос был задан совершенно безразличным тоном.

– Мне говорил Лабковский…

– Я вас сюда не приглашал, – перебил он меня, – и мне совершенно неинтересно, что вам говорил Лабковский. Туда я вас все равно не пущу.

– Вот разрешение комитета.

Я подошел к столу и положил перед ним запечатанный конверт.

– Комитета, комитета! – Его лицо покрылось красными пятнами. – А что они там понимают, в вашем комитете? Попробовали бы влезть в мою шкуру, а потом давали бы разрешение всяким…

– Алексей Николаевич!

– Ладно, – Арсеньев виновато взглянул на Беату, – садитесь пить чай, переночуете у нас, а утром я вызову с базы машину и отправлю вас обратно.

Я молча сел за стол. Беата налила мне чаю в толстую фарфоровую кружку и придвинула тарелку с печеньем.

– Послушайте, Шеманский, – в голосе Арсеньева звучали мягкие, мне показалось, даже заискивающие нотки, – я хорошо знал вашу жену. Понимаю чувства, которые вами руководят. Но в зоне вам делать нечего. Не так там… – он на мгновение запнулся, – не так там все просто.

– Поймите, – сказал я, стараясь сохранять спокойствие, – что мне…

– А почему вы не хотите понять, – перебил он меня, – что ваше присутствие здесь никому не нужно? Мы топчемся, не решаясь даже выяснить, что же там произошло, и вот является человек, который… Впрочем, все это пустые разговоры, – махнул он рукой, – не пущу, и все тут! Можете жаловаться на меня в комитет.

– Я отсюда не уеду, не побывав там.

Мне хотелось быть твердым и решительным, но выдал голос.

Беата кинула на меня сочувственный взгляд.

Мое волнение привело Арсеньева в ярость.

– А кто вы такой?! – загремел он, ударив кулаком по столу. – Может, вы физик и объясните, почему уровень радиации не падает, а повышается? Или вы – биолог, разбирающийся в этих, как их, дендритах и светлячках с температурой в триста градусов? Да кто вы такой, кроме того, что муж Шеманской? Можете мне сказать? Почему вы молчите?

– Я… лингвист…

– Лингвист! – захохотал он. – Вы только подумайте! Лингвист! Нет, – сказал он, неожиданно переходя на серьезный тон, – к счастью, лингвист пока не требуется.

Я молчал. Арсеньев допил чай и встал:

– В общем, все ясно. Завтра я вас отправлю назад. Беата покажет вам, где можно переночевать. Спокойной ночи!

Дойдя до двери, он обернулся, посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом и вышел.

Несколько минут мы сидели молча.

– Скажите, – нерешительно спросила Беата, – вы… очень любили Марию Алексеевну?

– Очень.

– Тогда… действительно, вам лучше туда не ходить.

– Но почему? Объясните мне, ради бога, что это все значит. Честно говоря, я меньше всего ожидал такого приема.