Илья Варшавский - Тревожных симптомов нет (сборник)

– А вы далеко едете? – обратилась она к моему попутчику.

– До Кисловодска.

– Вот как? Значит, вместе до самого конца. – Она пустила в ход свою улыбку, перед которой не мог устоять ни один мужчина. – Тогда у меня к вам просьба: присмотрите за моим… мужем. – Она впервые за все время, что мы были с ней близки, употребила это слово, и меня поразило, как просто и естественно у нее оно прозвучало. – Он еще не вполне оправился от болезни, – добавила она.

– Не беспокойтесь! – Он тоже улыбнулся. – Я ведь почти врач.

– Что значит «почти»?

– Значит, не Гиппократ и не Авиценна.

– Студент?

– Пожалуй… Вечный студент с дипломом врача.

Он вышел в коридор и деликатно прикрыл за собой дверь, чтобы не мешать нам.

– Вероятно, какой-нибудь аспирант, – шепнула она.

Я люблю уезжать днем. Люблю постепенно входить в ритм движения, присматриваться к попутчикам, раскладывать не торопясь вещи, обживать купе.

Все было так, как я люблю, к тому же, повторяю, я был вполне счастлив, но почему-то мною владело какое-то странное беспокойство, возбуждение. Я сам это чувствовал, но ничего не мог с собой поделать. Я то вскакивал и выходил в коридор, то, возвращаясь в купе, начинал без толку перебирать вещи в чемодане, то брался читать, но через минуту отбрасывал журнал, чтобы опять выйти в коридор.

Не знаю почему, но в дороге многие люди готовы открыть свои сокровенные тайны первому встречному. Может быть, это атавистическое чувство, сохранившееся еще с тех времен, когда любое путешествие таило опасности и каждый попутчик был другом и соратником, а может, просто дело в том, что у всякого человека существует потребность излить перед кем-то душу и случайный знакомый, с которым ты наверняка никогда не встретишься, больше всего для этого подходит.

Между тем пришло время обедать, и мой сосед по купе предложил идти в вагон-ресторан.

Вот тут-то, за обедом, я начал без удержу болтать. Уже мы давно пообедали, официант демонстративно сменил скатерть на столике, а я все говорил и говорил.

Мой компаньон оказался идеальным слушателем. Вся его по-мальчишески угловатая фигура, зеленоватые глаза с выгоревшими ресницами и даже руки, удивительно выразительные руки с тонкими длинными пальцами, казались олицетворением напряженного внимания. Он не задавал никаких вопросов, просто сидел и слушал.

В общем, я рассказал ему все, что было результатом долгих раздумий в бессонные ночи. О том, что в тридцать пять лет я почувствовал отвращение к своей профессии и понял, что мое истинное призвание – быть писателем, рассказал о пробах пера и о постигших неудачах, о новых замыслах и о том, что этот отдых в санатории должен многое решить. Либо я напишу задуманную повесть, либо навсегда оставлю всякие попытки. Я даже рассказал ему сюжет повести. Непонятно, отчего меня вдруг так прорвало. Ведь все это было моей тайной, которую я не поверял даже любимой женщине. Слишком много сомнений меня одолевало, чтобы посвящать ее в свои планы.

Впрочем, все это не так. Сомнение было всего одно: я не знал, есть ли у меня талант, и стыдился быть в ее глазах неудачником. Разочарование, если оно меня постигнет, я должен был пережить один. Кстати, это все я ему тоже высказал.

Наконец я выговорился, и мы вернулись в купе. Тут у меня наступила реакция. Стало стыдно своей болтливости, обидно, что совершенно постороннему человеку доверил мысли, совсем не оформившиеся, и предстал перед ним в роли фанфарона и глупца.

Он заметил мое состояние и спросил:

– Вы жалеете, что обо всем этом рассказали?

– Конечно! – горько ответил я. – Разболтался, как мальчишка! Не помню, кто сказал, что писателем может быть каждый, если ему не мешает недостаток слов или, наоборот, их обилие. Боюсь, что многословие – мой основной порок. Сюжеты у меня ерундовые, на короткий рассказ, а стоит сесть писать, как я настолько опутываюсь в несущественных деталях, что все превращается в тягучую жвачку из слов. Вот и сейчас…

Он вынул из кармана какую-то коробочку.

– Я обещал вашей жене… Словом, примите таблетку. Как раз то, что вам сейчас нужно.

Этого только не хватало!

Видимо, гримаса, которую я скорчил, была достаточно выразительной.

– Вы правы, – сказал он, пряча обратно коробочку. – Вся эта фармакопея – палка о двух концах. Особенно транквилизаторы, хотя я сам к ним иногда прибегаю. В этом отношении народные средства куда как надежней. Вот мы сейчас их и испробуем! – Он открыл свой чемоданчик и достал бутылку коньяку. – Армянский высших кондиций! Погодите, я возьму у проводницы стаканы.

Меньше всего он походил на врача, какими я привык их видеть, особенно когда с торжествующим видом вернулся, неся два стакана.

– Вот! – Он плеснул мне совсем немного, а себе наполнил стакан примерно на одну треть. – Согрейте предварительно в ладонях. Специалисты это называют «оживить напиток». Теперь пробуйте!

Я хлебнул, и приятное тепло прошло по пищеводу к желудку. Давненько же мне не приходилось пробовать коньяк!

– Странно! – сказал я. – Если бы вы знали, сколько пришлось выслушать наставлений по этому поводу. «Ни капли алкоголя», – все в один голос, а когда выписывали из больницы…

– Э, пустяки! – Он небрежно махнул рукой. – В медицине множество формальных табу. Алкоголизм – социальное зло. Злоупотребление алкоголем дает тяжелые последствия, для некоторых это повод объявить его вообще вне закона. А ведь в иных случаях он незаменим. Вот вы глотнули, и все прошло. Правда?

У него был такой серьезный вид, что я невольно рассмеялся:

– Правда! Но что будет потом?

– А я вам больше не дам, так что ничего потом и не будет.

Он с видимым удовольствием отхлебнул большой глоток.

– Опять же, для кого как, – продолжал он, разглядывая напиток на свет. – Вот один от кофе не спит, а другому он помогает заснуть. Человеческий мозг – хитрая штука. Вечное противоборство возбуждения и торможения. Кора и подкорка. В каждом отдельном случае нужно знать, на что и как воздействовать. Вот в вашем состоянии алкоголь успокаивает. Что, не так?

– Так. Но откуда вы это знали наперед?

– Ну, иначе я был бы плохим психиатром.

– Ах, так вы психиатр?

– Отчасти.

С непривычки у меня немного закружилась голова. Вагон приятно покачивало, и от всего этого я чувствовал удивительную успокоенность.

– Что значит «отчасти»? – лениво спросил я. – Давеча вы сказали, что почти врач, сейчас – отчасти психиатр. А если точнее?

– Точнее – психофизиолог.

– Что это такое?

– В двух словах рассказать это очень трудно, а вдаваться в подробности вряд ли есть смысл. Постараюсь ограничиться примитивным примером. Вот вы сейчас глотнули коньяку, и ваше психическое состояние как-то изменилось. Верно?