Илья Варшавский - Тревожных симптомов нет (сборник)

– Ведь вы меня, наверное, подозреваете в убийстве Майзеля, – сказала она спокойным тоном, будто речь шла о совершенно обыденных делах.

Нужно было чем-то сбить этот тон, и я спросил:

– Зачем вы вчера заходили ко мне в комнату?

Она побледнела и закусила губу.

– Случайно. Я привыкла поддерживать в ней порядок и вчера совершенно машинально…

– Не лгите, Долорес! Вы вырвали лист из тетради. Почему? Что там было такого, что вам обязательно понадобилось это убрать?

– Ничего. Клянусь вам, ничего особенного!

– И все же?

– Ну… там были… стихи, и я боялась, вы неправильно поймете… Словом, все это личное.

– Где эти стихи?

– У меня в комнате.

– Пойдемте!

Несколько секунд она колебалась.

– Ну что ж, пойдемте!

В коридоре мы столкнулись с Лоретти. Нужно было видеть выражение его лица, когда я вслед за Долорес входил в ее комнату.

– Вот! – Она протянула мне сложенный вчетверо тетрадный лист.

На полях рядом с данными гравитационных измерений были нацарапаны стихи, которых раньше я не заметил:

– Эти стихи посвящены вам?

– Не знаю. Возможно.

– Он был вашим любовником?

– Нет.

– Он вас любил?

– Да… кажется.

– А вы его?

– Нет.

Я вернул ей листок со стихами. Мне он был не нужен, а ей… Кто разберется в душе женщины, да к тому же еще и красивой.

– Как умер Эдуард Майзель?

– Он застрелился.

– Где?

– Около шахты.

– Кто его обнаружил?

– Милн.

– Как там очутился Милн?

– Эдуард не пришел ночевать, и Милн отправился его искать.

– Милн принес труп на базу?

– Нет, он прибежал за нами, и мы втроем…

– Куда стрелял Майзель?

– В голову.

– Рана была сквозная?

– Не знаю. Череп был сильно изуродован, и я…

– Договаривайте!

– И я… Мне было тяжело на это смотреть.

– И все же вы его собственноручно кремировали?

– Я обязана была это сделать.

– Вам кто-нибудь помогал?

– Энрико.

Я задумался. Тут была одна тонкость, которая давала повод для размышлений. Долорес, видимо сама того не замечая, называла Майзеля и Лоретти по имени, а Милна – по фамилии. Это не случайно. Очевидно, отношения между членами экспедиции были в достаточной мере сложны.

– Как вы думаете, почему застрелился Майзель?

Я намеренно немного опустил поводья. Сделал вид, что верю, будто это самоубийство. Однако во взгляде Долорес снова мелькнул страх.

– Не знаю. Он вообще был какой-то странный, особенно последнее время. Я его держала на транквилизаторах.

– Он всегда был таким?

– Нет, вначале это не замечалось. Потом он стал жаловаться на бессонницу, ну а после взрыва в шахте…

– Он прибегал к снотворному?

– О да!

Еще одна загадка. Если убийца Долорес, то проще ей было его отравить. Ведь она врач и сама должна была определить причину смерти. Проще простого вкатить смертельную дозу наркотика, а в заключении поставить диагноз «паралич сердца». Нет, тут что-то не то! И все же откуда у нее этот страх? Я вспомнил слова Лоретти о яде, который могут подсыпать в пищу. Они все тут чего-то боятся. Не зря же питаются только консервами! Остерегаются друг друга? Бывает и так, когда преступление совершено сообща.

Я решил провести разведку в другом направлении:

– Что вам известно о взрыве в шахте?

– Почти ничего. Эдуард сказал, что это от скопления газов.

– В это время кто-нибудь был на рабочей площадке?

– Мы все были на базе. Взрыв произошел во время обеда.

В каждом допросе есть критическая точка, после которой либо допрашиваемый, либо следователь теряют почву под ногами. Я чувствовал, что наступает решающий момент, и спросил напрямик:

– Взрыв в шахте мог быть результатом диверсии?

Кажется, я попал в цель. Теперь во взгляде Долорес было такое выражение, какое бывает у тонущего человека.

– Нет-нет! Это невозможно!

– Почему?

– Не знаю.

Мне показалось, будто что-то начинает проясняться, и я задал новый вопрос:

– У вас есть оружие?

– Есть… пистолет.

– Такой? – Я достал из кармана пистолет Майзеля.

– Да.

– Зачем он вам? Ведь здесь, на Мези, не от кого защищаться.

– Не знаю. Все экспедиции снабжаются оружием.

Проклятье! Я вспомнил, что в документах нет никаких данных о номерах пистолетов. Тот, что я сейчас держал в руках, мог принадлежать любому члену экспедиции.

– Как пистолет Майзеля оказался в его комнате?

– Я его подобрала около шахты.

– А почему вы после моего появления здесь смыли с него отпечатки пальцев?

Она удивленно подняла брови:

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Позавчера вечером пистолет был промыт спиртом.

– Клянусь вам, что я об этом не знаю!

Возможно, что на этот раз она не лгала.

– Благодарю вас, Долорес! Пожалуйста, никому не рассказывайте, о чем мы тут с вами беседовали.

– Постараюсь.

Я откланялся и пошел к себе. Итак, новая версия: Долорес взрывает шахту. Об этом становится известно Майзелю, и она в спешке приканчивает его из своего пистолета. Затем берет его пистолет, а свой оставляет на месте преступления. Однако сколько требуется натяжек, чтобы эта версия выглядела правдоподобно!

24 марта

Снова спал очень плохо. Ночью кто-то тихо прошел по коридору, постоял у моей двери, а затем тихонько попробовал ее открыть. Я распахнул дверь с пистолетом в руке, но в коридоре уже никого не было. Потом я долго не мог уснуть. Я не робкого десятка, но иногда мне тут просто становится страшно. Есть что-то зловещее во всей здешней обстановке.

Утром решил осмотреть шахту. Впрочем, утро – понятие довольно относительное. Живем мы все тут по земному времени. Фактически же ни дня, ни ночи нет. Всегда сумерки, а вечно маячащий на горизонте багровый диск скорее греет, чем светит. Я невольно вспомнил стихи Майзеля. «Мертворожденная заря» – сказано очень точно.

Это была моя первая вылазка за пределы базы. В ущелье дул ветер, и идти против него было нелегко.

С годами у меня выработалось обостренное чувство опасности. Я обычно инстинктивно поворачиваюсь раньше, чем выстрелят в спину. Это не раз спасало мне жизнь. Вот и сейчас, идя согнувшись в сплошной пелене хлеставшего по глазам дождя, я чувствовал, что за мной кто-то крадется. Несколько раз на ходу я просматривал пространство за собой при помощи карманного зеркальца. Однажды мне показалось, что за уступ скалы скользнула какая-то тень. Я сунул руку в карман и перевел предохранитель пистолета в боевое положение. К сожалению, это мало что меняло. Шум ветра заглушал все другие звуки; а для того, кто крался сзади, я был отличной мишенью.