Сергей Казменко - Сборник рассказов и повестей

Я прекрасно помню, как это случилось, в мельчайших подробностях могу описать окружение, доносившиеся до меня звуки и запахи этого мира, одинокую и унылую фигуру дрянного человечишки передо мной. До того момента он не показывал ни малейшего намека на то, что знает о моем существовании, и я, странствуя вслед за ним по миру моих сновидений, казался сам себе бесплотной тенью, сущностью, лишенной облика. И вдруг, совершенно неожиданно, он повернулся ко мне и, скривив губы в гнусной полуухмылке, произнес: «бабу бы», произнес, глядя мне прямо в глаза своим водянистым, тусклым и мерзостным взглядом, так, что я содрогнулся от омерзения и… жалости. Потому что в этом стоне его тоскливой и мерзостной души услышал вдруг не только выражение похотливых желаний, но все ту же тоску, которую рождает одиночество и никчемность. И — еще неосознанно, еще интуитивно — почувствовал, что терплю поражение в борьбе со своим кошмаром, ощутил, еще не решаясь самому себе в том признаться, что, стремясь освободить его душу от гнета низменного, дать ей силы для полета, я сам, своею волей лишаю ее желания стремиться ввысь. Потому что, наверное, это стремление, если оно есть, должно само бороться с трудностями, чтобы обрести силу.

Я не смог противостоять ему, хотя и пытался. Он получил желаемое, а потом уже без задержек получал все, чего только хотел — море и горы, города и страны, людей, которые бы его окружали, солнце и звездное небо над головой, потому что не хватало у меня сил отказать ему во всем этом. И я давал, давал все без отказа, хотя и начинал понимать уже непоправимость совершаемого. Но вся беда была в том, что я не находил разумных аргументов для отказа. Мне было не жалко подарить ему хоть всю Вселенную — я считал мир, в котором он обитает, существующим лишь в моем сознании, считал, что получаемое им возникает из ничего, из пустоты, из моего воображения, что оно бесплотно и бестелесно, как и мысль, его породившая. Когда же я понял, что это совсем не так, было уже поздно.

Но сначала он исчез, растворился в мире, порожденном моими сновидениями, и я сам, засыпая, переносился в этот мир, так похожий внешне на мир моей реальности, становился на время полноправным его жителем, как и все те миллионы людей, которых помимо моей воли перенесли туда желания дрянного человечишки. Так же, как и они, я жил в этом мире — ел, пил, работал, развлекался, я даже умудрялся спать в этом мире моих сновидений — но никогда при этом не терял ощущения нереальности, неправильности всего своего окружения. А мир этот, уже неосознанно для меня самого, все более разрастался, пока не сделался в конце концов действительно бесконечным.

И вот только тогда, проснувшись однажды в своем прежнем, реальном мире, я понял, что же происходит. Это только казалось, что мои уступки дрянному человечишке никому и ничего не стоили, что они существовали лишь в моем воображении. Нет, каким-то непостижимым образом через сознание мое мой прежний реальный, обжитой мир сначала понемногу, а потом все большими частями перекачивался в мир дрянного человечишки, в мир, порожденный его никчемной душонкой с ее никчемными желаниями. Проснувшись как-то утром, я вдруг осознал, что уже давно в реальном своем мире не видел настоящего солнца и настоящего неба — низкие тучи нависли над постаревшим и обветшавшим городом, и с каждым днем сквозь них пробивалось все меньше света. Я смотрел вокруг себя и не узнавал своего города, не узнавал людей, которые населяли его, и даже дом мой, такой привычный и надежный, показался мне вдруг чужим, холодным и неуютным. Я оглядывался вокруг и видел на всем печать ветхости и запустения — так, будто все окружавшее меня за короткий срок съежилось и безмерно постарело. Узкие и плохо освещенные улицы под низким серым небом, старые дребезжащие автомобили, бедно одетые изможденные люди, прижимающиеся к стенам домов — нет, все это было чужим и незнакомым, все это не было родным моим миром!

И тогда пришло озарение. Я все понял — но я ничего уже не мог исправить. Ничего.

Ночью я вновь оказался в мире моих сновидений, и на какое-то время мне даже удалось убедить себя самого в том, что все происшедшее со мной — лишь проявление безумия, что мир тот — самый настоящий, реальный мир, существовавший всегда, прочный и неизменный, и его не следует пугаться, что я просто запутался в своих странствиях между сном и реальностью, перепутал действительность и вымысел.

Но нет! Мир этот не был, не мог быть реальным: ведь все в нем носило на себе печать ничтожной душонки дрянного человечишки. Не может быть реальным мир, где глупость и ничтожество торжествуют над разумом, где подлость и предательство приносят прибыль, а благородство и честность — одни лишь убытки. Не может быть реальным мир, где самые возвышенные устремления благородного духа неизменно оборачиваются гнусными помыслами дрянного человечишки, подлого, никчемного, неспособного самостоятельно создать хоть что-то даже для поддержания своего же собственного существования и тем не менее всегда, неизменно одерживающего победу. Такой мир не может быть реальным, потому что он изначально обречен на гибель.

Поняв все это, я попытался бежать оттуда. Но было уже поздно. Мира моей реальности больше не существовало. Проснувшись, я увидел лишь мрак, тлен, холод и запустение. И ни единой живой души вокруг. Я странствовал по этому погибшему миру, пытаясь найти в нем хоть кого-то, с кем можно было бы разделить скорбь от утраты — но напрасно. Все, все кануло в мир дрянного человечишки, чтобы жить по изобретенным им законам, чтобы существовать неизвестно во имя чего, подавляя в душах своих благие порывы, ибо вовсе не от них зависит там успех в жизни. И именно я, моя слабость и неспособность противостоять желаниям ничтожного духа, пришедшего ко мне в сновидениях, послужили тому причиной. Так мелкие уступки способны творить великое зло.

Долгие часы, а быть может и дни странствовал я по жалким останкам моего былого мира, изо всех сил стараясь не заснуть, потому что это было единственным способом удержаться в былой своей реальности. Но силы человеческие имеют предел, и я даже не заметил, как снова очутился здесь, в этой новой реальности из моего кошмара, которая недостойна того, чтобы существовать.

С тех пор я все пытаюсь проснуться.

Ну наконец-то! Где вы пропадали, окаянные? Мы уж тут все глаза проглядели. Смеркается уж, а вас все нет и нет. Пропадете — что мы без вас делать будем? О себе не думаете, так хоть нас с бабкой пожалейте. Мы ведь вас все-таки любим, сорванцов эдаких.

Как это, что может случиться? А если на гвельбов вдруг наткнетесь? Ну и что, что они глупые? Глупые, зато сильные. А вы малы еще, чтобы отбиться. Вот когда вырастите, тогда и будете говорить, что гвельбы вам не страшны. А пока что уж будьте добры меня слушаться и делать так, как я велю. Я на своем веку достаточно повидал. Набирайтесь ума-разума, покуда жив. Вот как помру, кто учить-то вас будет?