Диана Джонс - Детская библиотека. Том 89

— Послеобеденный чай! — закричал он и с размаху ударил по пустой стеклянной столешнице. — Послеобеденный чай! Послеобеденный чай! Послеобе…

Когда Чармейн подскочила к нему и схватила за занесенную руку, столик уже был уставлен чайниками, молочниками, сахарницами, чашками, лепешками, мисками взбитых сливок, варенницами, тарелками горячих гренков с маслом, горами плюшек и блюдом с шоколадным тортом. С одной стороны столика выдвинулся ящик, полный ножей, вилок и ложек. Чармейн и Питер в одну секунду подкатили столик к сыроватому дивану и уселись пировать. Минуту спустя в дверь просунулась огромная голова Потеряшки и принюхалась. Увидев столик, Потеряшка с некоторым усилием протиснулась в гостиную, после чего задумчиво и величественно подкралась к дивану и положила громадный мохнатый подбородок на спинку позади Чармейн. Питер покосился на Потеряшку и машинально передал ей несколько плюшек, которые она и проглотила в один присест, но с превеликой вежливостью.

Прошло добрых полчаса, когда Питер наконец отодвинулся от столика и потянулся.

— Здорово было, — сказал он. — Что ж, с голоду мы не умрем. Чародей Норланд, как в вашем доме получить обед? — спросил он эксперимента ради.

Ответа не было.

— Он отвечает только мне, — пояснила Чармейн не без нотки самодовольства. — А я его сейчас спрашивать не буду. Перед твоим приходом мне пришлось разбираться с лаббоком, и я падаю с ног. Пойду спать.

— А что такое вообще лаббоки? — спросил Питер. — Считается, что моего отца убил лаббок.

Чармейн была не в настроении ему отвечать. Она поднялась и направилась к двери.

— Стой, — сказал Питер. — Куда убрать все со столика?

— Понятия не имею, — бросила Чармейн. Она открыла дверь.

— Стой, стой, стой! — крикнул Питер и бросился за ней. — Покажи мне сначала мою комнату.

Да, наверно, придется, подумала Чармейн. Он же лево и право не различает. Она вздохнула. С крайней неохотой она пропихнула Питера сквозь гущу пузырей, которых в кухне стало только больше, чтобы он забрал свой ранец, а потом повернула его налево, обратно в дверь, в коридор со спальнями.

— Занимай третью, — сказала она. — Эта моя, а первая — дедушки Вильяма. Если не понравится, их тут несколько миль. Спокойной ночи, — добавила она и ушла в ванную.

Там все было покрыто инеем.

— Тьфу ты, — сказала Чармейн.

Когда она оказалась в своей спальне и натянула ночную рубашку, слегка испачканную чаем, Питер выскочил в коридор и закричал:

— Эй! Ватерклозет замерз!

Не повезло, подумала Чармейн. Она забралась в постель и тут же заснула.

Примерно через час ей приснилось, что на нее уселся мохнатый мамонт.

— Уйди, Потеряшка, — пробормотала она. — Ты слишком большая.

После этого ей приснилось, что мамонт не спеша слез с нее, что-то урча, и тогда она погрузилась в другие, более глубокие сны.

Проснувшись, Чармейн обнаружила, что Потеряшка пристроила свою обширную голову на постели, прямо поперек ее ног. Остальная Потеряшка громоздилась на полу белой мохнатой грудой, занимавшей почти всю комнату.

— Значит, сама ты не можешь стать меньше, — сказала Чармейн. — Придется мне что-нибудь придумать.

В ответ Потеряшка несколько раз всхрапнула по-великански, а потом снова погрузилась в сон. Чармейн с трудом вытащила ноги из-под ее головы и, протиснувшись мимо гигантского туловища Потеряшки, нашла себе чистую одежду и натянула ее. Когда очередь дошла до прически, Чармейн обнаружила, что все шпильки, которыми она обычно закалывала волосы, куда-то подевались, должно быть выпали, когда она летела с обрыва. В ее распоряжении осталась только лента. Мама всегда твердила, что приличные девочки скручивают волосы в тугой узел на макушке. Никаких других причесок Чармейн никогда не носила.

— Ну и ладно, — сказала она своему отражению в маленьком чистеньком зеркале. — Мамы здесь нет, верно? — И она заплела волосы в толстую косу, завязала ее лентой и перебросила через плечо.

Ей подумалось, что так ее отражение выглядит красивее обычного — лицо стало круглее, не такое худое и хмурое. Она кивнула отражению и пробралась вокруг Потеряшки, направляясь в ванную.

К ее облегчению, за ночь ванная оттаяла. Отовсюду тихонько капало — на трубах собралась влага, — но когда Чармейн отважилась открыть краны, то убедилась, что все в порядке. Изо всех четырех кранов текла ледяная вода, сколько Чармейн ни выжидала.

— Все равно я не собиралась принимать ванну, — сказала Чармейн и вышла в коридор.

Питера нигде не было слышно. Чармейн вспомнила, что мама всегда говорила ей, как трудно поднять мальчиков по утрам. Вот она и не разрешила себе волноваться по этому поводу. Она открыла дверь и повернула налево, в кухню — и прямо в плотную пену. Мимо нее в коридор проплыли клочья пены и большие одинокие пузыри.

— Проклятье! — сказала Чармейн.

Она опустила голову, прикрыла ее руками и вклинилась в кухню. Там было жарко, как в отцовской пекарне, когда случался крупный заказ.

— Фу! — сказала Чармейн. — Похоже, пока израсходуется один-единственный кусок мыла, придется ждать несколько дней!

Больше она ничего не говорила, потому что стоило ей открыть рот, как туда набилось мыльной пены. Пузыри лезли в нос, пока она не чихнула, вызвав пенный смерчик. Она врезалась в стол и услышала, как оттуда упал еще один чайник, но шла дальше, все так же вклиниваясь в пену, пока не натолкнулась на мешки с грязным бельем и не услышала, как задребезжали стоявшие на них кастрюли. Тогда она поняла, где находится. Она решила, что можно рискнуть и оторвать от лица одну руку, нашарила раковину и прокладывала себе дорогу вдоль нее, пока не нащупала пальцами заднюю дверь. Ухватилась за засов — на миг ей померещилось, будто за ночь он исчез, но потом она сообразила, что он на другой стороне двери, — и наконец распахнула дверь. И остановилась, жадно глотая мыльный воздух и глядя слезящимися, красными, саднящими глазами на чудесный утренний пейзаж.

Мимо нее на волю стаями вырывались пузыри. Когда перед глазами немного прояснилось, Чармейн восхищенно замерла — так красиво большие блестящие пузыри переливались в солнечных лучах, когда парили на фоне зеленых горных склонов. Чармейн заметила, что почти все они лопались, долетев до ограды дворика, как будто натыкались там на какую-то невидимую преграду, однако некоторые плыли дальше и поднимались всё вверх и вверх, как будто собирались так и лететь веки вечные. Чармейн следила за ними глазами — вверх по коричневым скалам и зеленым склонам. Один из этих зеленых склонов и был, наверное, тот луг, где она повстречала лаббока, но какой именно — было не различить. Чармейн подняла взгляд еще выше, в нежно-лазоревое небо над вершинами. День был просто очаровательный.