Ориак Альбан - Невыразимый эфир

— Вы подумаете, что я сошел с ума…

— Говорите, прошу вас.

— Хорошо. На экране возникло изображение с шестой камеры.

— Из реактора?

— Именно так.

— Что же вы видели?

— Мне показалось, что я заметил зеленый росток.

— Растение? В реакторе?

— Да! Зеленый стебелек среди стержней тепловыделяющих элементов, на дне резервуара. Пол пошел трещинами, и в провале я увидел что-то вроде извилистого корневища, а вокруг него — множество маленьких побегов. Под бетонным фундаментом пряталась жизнь. Полагаю, она была там всегда, и именно это вызвало катастрофу. Растение стало причиной инцидента, я в этом уверен.

— Не понимаю.

— Я тоже. Но вы ведь мне верите, правда?

— Да, конечно. Вы рассказывали об этом еще кому-нибудь?

— Шутите? Да меня бы сразу отправили в психбольницу.

— Да, это уж несомненно. Держите ваши воспоминания при себе, старина. Так будет лучше для всех.

Соколов подошел к радио и, воскликнув, что следующий отрывок вызывает у него особый восторг, сделал звук погромче. Он высоко ценил талант этого композитора, безоговорочно восхищался им и утверждал, что за последние два века не было музыканта лучше. Звуки скрипок заполнили комнату, и мелодия оперы влилась в их разговор, как вода в вино. Инженер дружески положил руку на плечо техника. На его лице не читалось ни сомнения, ни фальши. Он вновь заговорил — просто чтобы высказаться, почти не ожидая ответа.

— Я все спрашиваю себя: что сталось с теми тысячами, которые пропали без вести?

— Это не ваша вина. Не надо себя терзать. Ведь я был с вами, и я знаю, что вы сделали все возможное, и эти люди…

— Нет, я не о том. Они не погибли. После нашего поспешного ухода эти люди скрылись в лесах и среди холмов.

— Это то же самое. В округе никто не мог бы выжить.

— И все же я убежден в обратном. Как я уже сказал: родители заботятся о своих детях. Возможно, те люди нашли какое-то убежище, или совместными усилиями выстроили себе защиту, временный лагерь. Вообразите-ка их будущее. Этот вопрос не дает мне покоя ни днем, ни ночью. Как бы я хотел побывать там!

— Но ведь вы всерьез туда не собираетесь?

— Нет. Я слишком труслив. Раб системы!..

— Я понимаю вашу боль. Помоги им Бог!

— Аминь, — ответил Соколов. — Аминь.

Микаевич поднялся, чтобы уходить. Он надел свое широкое пальто, взял шапку, но пока держал ее под мышкой. Инженер проводил его до дверей. Когда он на прощание протянул гостю руку, в его пальцах оказался маленький свернутый конверт. Соколов вопросительно посмотрел на техника. Тот казался смущенным.

— Это на свадьбу вашей дочери. Конечно, лучше подарить подарок, но я ничего не понимаю в обзаведении дома. Молодые найдут этим деньгам более удачное применение. Если мой жест кажется бестактным — я прошу прощения.

— Все в порядке, мой друг. Я передам ваши наилучшие пожелания. Спасибо, что не забыли.

— Хорошо. Время; я должен идти. Прощайте.

Но Соколов настойчиво попросил его остаться еще немного. Он поспешно скрылся в большой комнате и вернулся, держа в руках блестящий поднос, на котором стояли две рюмки водки. Мужчины взяли по рюмке, и инженер, вздохнув, поднял свою вверх, к высокому потолку гостиничного номера. Микаевичу показалось, что на глазах инженера выступили слезы, — если, конечно, это не был отблеск от чересчур яркого освещения, — подумал он, — или и то, и другое вместе. Соколов видимо искал слова. Из кармана его брюк выглядывал край конверта. Кончиками пальцев он засунул его поглубже.

— В конце концов начинаешь понимать, что ничто не стоит усилий — кроме любви. Так выпьем за любовь! За вечную любовь!

— За любовь, и за дружбу!

«Туполев» снижался, пронзая широкое полотно облаков. В иллюминатор Микаевич видел белоснежные вершины Урала. Чувство было такое, словно душа прикасается к вечности. Он не переставал думать о словах Соколова — о жизни вне бетонных стен, среди царства дикой природы. Что, если пропавшие в самом деле обретаются там? Макушки сосен, голубые артерии рек, скалистые громады, а между ними островки нежной зелени — все это в отсутствии человека хранило редкий отпечаток первозданности, а с высоты красота открывающихся картин казалась еще более величественной. Микаевич мысленно благословил будущие поколения. Его сердце исполнилось надежды. Теперь он точно знал: ни здесь, ни где-нибудь еще на земле нет такого места, где жизнь прекратилась бы навсегда.

Он закрыл глаза и незаметно заснул.